Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной
Шрифт:
Моя блузка мнется под его наглыми пальцами, я бьюсь, словно рыбка в рыбацких сетях, а он вновь ловит губами мои губы, заставляя забыть обо всем, сгорать и умирать в его жадных объятиях, задыхаться и забывать, что мне нужен воздух.
Отстранился.
– Напугал? – практически спокоен. Или совсем спокоен?
– Да, – и это искренне. Ноги у меня дрожат, хорошо, что под спиной дверь. – Доволен?
– Нет. Прости. Сорвался, – он аккуратно заправляет мне за ухо выбившуюся из прически прядь.
– Совался? Верится с трудом.
– А во что тебе верится…. без труда?
– Власть свою… утверждаешь. Или проверяешь. Или упрочиваешь. Сам же говорил: тактильный контакт – единственное,
– Нашла о чем вспомнить, – Анхен невесело как-то усмехнулся. – Сжег я его, Ларка, все, нету. Одна была на тебя ниточка, и той не стало.
– Как сжег? – нет, сейчас голова точно треснет. Столько всего на меня вывалить, да за одну беседу.
– Кровью, принцесса, кровью. Как еще? Ты сама вспомни, как ты себя после полета в Бездну чувствовала? Что это было – боль, да?
– Боль, – согласно кивнула я, отчетливо вспоминая, насколько физически мне было плохо от разлуки с ним.
– А когда мы расстались… на этот раз, ты чувствовала подобное?
– Нет, – удивленно отозвалась я, только теперь сознавая, что ведь действительно, и близко ничего подобного не ощущалось.
– Надо ли напоминать, какой контакт был более… тактильным?
– Не стоит, – пробормотала сквозь зубы, отчаянно пытаясь не покраснеть.
– Не буду, – улыбнулся Анхен. И неожиданно выдал: – А давай мириться, Лар.
– Мы… вроде не ссорились, – слегка опешила я от такого поворота.
– Вроде нет, – согласился Анхен. – А осадок остался. Знаешь, я привык просчитывать свои действия на результат. Я никогда не задумывался над тем, кто и что там подумает в процессе. Ведь я любого всегда заставлю думать и чувствовать то, что требуется мне. Мне очень трудно привыкнуть к мысли, что с тобой так нельзя… так не выходит. Я понимаю, тебе все это тяжело. Но мне… тоже не просто.
Я медленно склонила голову. Если это не извинения, то что это? Других я точно не получу. Я не знаю, нужен ли он мне в качестве друга (да и какая, к дракосу, между нами может быть дружба), но иметь его своим врагом я точно не хочу.
– Мир? – переспросил он.
– Да. Хорошо. Ладно.
– Тогда обними меня.
Я нервно вскинула на него глаза. Да что опять за нафиг?
– Просто обними. Я не собираюсь тебя больше смущать. Тебе так легче станет. Возможно, мне и не привязать тебя к себе прикосновением, но успокоить тебя я все еще могу, – он протянул руку, и я позволила ему привлечь меня к себе. – Закрой глаза, – шепнул он мне, прислоняя мою голову к своему плечу. Просто закрой глаза и ни о чем не думай.
Это и впрямь оказалось просто. Так просто и так приятно. Одной рукой он обнимал меня за талию, другая неторопливо скользила по волосам. Очень нежно и аккуратно, касаясь едва-едва. Я плыла, качаясь на волнах его вампирской магии, и все казалось неважным, несущественным, не стоящим нервов и, тем более, слез. Было хорошо, так хорошо, словно я пришла домой, в тот сказочный, заповедный дом, какой редко встретишь в реальности: где тепло, и свет, и уют, и все ждут и любят только тебя, и понимают до конца, даже не высказанное, и нет никаких проблем, только любовь, и мир, и покой. Нет, я понимала, что это наведенное, что это магия, что это чары. Но было хорошо, и я позволяла ему околдовывать себя. Его халат немного пах лекарствами, размыто, едва-едва. А сквозь запах лекарств пробивался его запах – запах хвои в сосновом бору, куда никогда не заглядывает солнце, запах черники в сыром подлеске, и легкий аромат медуницы, нашедшей где-то солнечный луч.
– Так странно, – прошептала я, не вполне сознавая, что давно уже сама обнимаю его за спину, и отнюдь не жажду разрывать объятий, – ты весь такой урбанизированный, цивилизованный, до мозга костей городской житель… а пахнешь лесом.
– Ну, наверное, не слишком-то городской. Или не до конца урбанизированный, – даже не поднимая головы и не открывая глаз я почувствовала его улыбку.
– Не смейся.
– Я не смеюсь. Но знаешь, за сотни лет мой запах сравнивали с тысячью разных вещей. А про лес говоришь только ты. И, кстати, уже не впервые.
Я смущенно вжалась в его плечо, подозревая, что он имеет в виду Пахомовку. Что я там только ему не наговорила!
– Не надо, – его рука ласково лежала на моих волосах. – Мне приятно это слышать, правда. А хочешь… покажу тебе кое-то?
– Что покажешь?
– Воспоминание.
– Как это? – поднимаю голову и недоуменно смотрю ему в лицо.
– Это не сложно. Только если ты не будешь меня отталкивать. Так показать?
– Н-наверное. А что…
Он кладет палец мне на губы.
– Просто смотри мне в глаза и не закрывайся, и все получится. Знаешь, никогда не показывал этого людям. Никому… Это было давно, Лариса. Так давно, что сохранилось только в моей памяти…
Я смотрела в его глаза, позволяя его голосу обволакивать меня, словно пеленой. И глаза его были Бездной, и Бездна была – всем.
Сначала я почувствовала запах. Листвы, нагретой солнцем. Травы, смятой чьими-то проворными ногами. Ароматы цветов ворвались в мое сознание, закружив хороводом, их было так много, и они были такие разные, но казалось, что я с легкостью различаю их все. А потом я осознала, что у каждого дерева свой запах, и я могу чувствовать их на многие километры. А потом мне показалось, что я слышу, как бьются сердца деревьев, и бежит под корою сок, словно кровь по венам. Как тихонько вздыхает трава, вытягиваясь вверх еще на самую малую капельку. А потом я услышала пение птиц, и чье-то дыхание, и легкое скольжение в листве. Детский смех, женский голос, какая-то песня. А вдали еще голоса, и слов не разобрать, как не вслушивайся, только легкость, беззаботность, счастье. А потом пришли краски, и я увидела, наконец. Этот лес, где деревья-великаны тянулись ввысь, до самого солнца. Это солнце, льющееся сквозь листву и слепящее так, что не проморгаться. Какое-то движение в листве – полет? скольжение? бег? – где-то сбоку, обернешься – и нет уже ничего. Край светлых одежд, медовые пряди волос, так близко, что обернись… и снова вокруг только лес. И птицы поют. А ребенок смеется, а дева зовет. И даже у солнца есть запах.
Возвращаться оказалось сложнее. Я даже не сразу осознала, что он закрыл глаза, и из сознания ускользают запахи и звуки, и только солнце все бьет по глазам, но это уже только в моей памяти.
– Что это было? – смогла наконец спросить.
– Мой дом. Моя родина. Так, как я это помню.
– А почему деревья такие большие? Это ты был ребенком?
– Такими я их сейчас вижу. Все же память – это не то, что было. Это всего лишь то, что мы сумели сберечь в душе. Ты иди, Лариса. А то тебя и в самом деле потеряют. Да и у меня еще есть дела.
* * *
До своей группы я добрела в состоянии очень глубокой задумчивости.
– Что хотел от тебя куратор? – тут же набросилась Марийка.
– Не знаю, – честно ответила ей я. Мне б самой сесть где-нибудь в уголок, да подумать, что это вообще было и чего он действительно хотел.
– Как не знаешь? О чем вы вообще разговаривали так долго? Или ты опять ему что-нибудь ляпнула и он тебя на каторжные работы отправил?
– Да нет, я временами понятливая. Сидела, кивала, соглашалась. За это мне подарили конфетку и рассказали сказку. И вот что мне делать-то, Маш? Что ему на самом деле от меня надо?