Вампиры замка Карди
Шрифт:
– Могучая белокурая валькирия в сверкающих доспехах, напевающая арии из Вагнера и развлекающаяся на досуге метанием ядра!
– радостно выпалил Гарри.
– Я знаю немецких девок, они все такие. А уж горячи! Помню, однажды я познакомился с одной такой, ее Грета звали, так она в постели за ночь могла насмерть уходить целую роту, не говоря уж о...
Гарри захлебнулся собственными словами: ведь он только что укорял Джеймса в безнравственности! А Грета была обыкновенной портовой шлюхой. Не следовало ему признаваться в знакомстве с такими женщинами.
– Белокурая валькирия?!!
– возмутился Джеймс.
– Не смешите меня... Это стереотипное представление о немецких женщинах. Впрочем, большинство
– И их тоже?
– удивился Гарри.
– Да, и их тоже! Знаете, Гарри, мне уже все равно, будете вы считать меня трусом или нет. Возможно, мы скоро погибнем. Так что мне наплевать. Я буду говорить только правду. Как на исповеди. Я боялся этих баб... А Лизе-Лотта - она такая маленькая, миниатюрная, изящная, как статуэтка. Глазищи у нее громадные, темно-карие, с золотым дном. Кажется - темные, а приглядишься - и видишь жидкое золото, которое где-то там в глубине плещется... А волосы - золотисто-каштановые, вьющиеся. Заплетены в две длинные-предлинные косы. Она была такое чудо... Тихая, застенчивая. Очень скромная. Очень романтичная. Воплощение моей сокровенной мечты. Мне уж казалось, что все девушки в мире участвуют в соревнованиях по гребле и танцуют эти резвые джазовые танцы. А она носила длинные юбки, читала стихи и рассказывала мне замечательные истории о привидениях. Немцы вообще очень сентиментальны и при этом любят всякие ужасы...
– Да, я знаю, они о-о-очень любят всякие ужасы!
– ухмыльнулся Гарри. Они прямо-таки мастера в области ужасов... Концлагеря, газовые камеры, эксперименты над людьми, вроде тех, что проводятся в моем родовом замке, а еще - массовые истребления мирного населения, рвы, полные трупов... Причем они сами же заставляют обреченных рыть себе могилы! Прелесть, как сентиментальны! Когда об этом начали писать в газетах, никто поверить не мог, говорили - журналисты выдумывают...
Гарри прервался, поймав укоризненный взгляд Джеймса.
– Нет, это не остроумно, Гарри, то, что вы сказали. Концлагеря и эксперименты над людьми не имеют отношения к тем милым старомодным ужасам, которыми так увлекалась Лизе-Лотта. Вообще, я не понимаю, как в ту Германию, в нашу с Лизе-Лоттой Германию мог прийти фашизм! Бред какой-то... Та Германия, которую знал я... Она была прекрасна. Моя Германия. Я любил ее. И я любил Лизе-Лотту. Но чувства у нас были сугубо возвышенные...
– Тогда почему вы женаты на Констанс?
– угрюмо спросил Гарри.
Нехорошо быть таким бесчувственным, но зато как приятно сбросить Джеймса с небес на землю!
– О, это очень печальная история, - рассмеялся Джеймс.
– Следующим летом я не вернулся на каникулы в Англию, а совершил путешествие по Германии на автомобиле, с Лизе-Лоттой и двумя нашими друзьями. Они, кстати, были евреи.
– Евреи?!
– ужаснулся Гарри.
Он ужаснулся потому, что знал, какая участь выпала всем немецким евреям...
Но Джеймс неправильно его понял и улыбнулся такой саркастической, мерзкой улыбочкой, что Гарри тут же захотелось дать лорду Годальмингу по зубам!
– Вас это не должно шокировать, Гарри. Американцы всегда так чванятся своим демократичным отношением ко всему на свете, в том числе к вопросу национальности и вероисповедания. А вот мой отец едва не умер от потрясения, когда узнал, что я дружил с евреями. А они были мои лучшие друзья! Мои - и Лизе-Лотты. Эстер и Аарон Фишер. Аарон уже окончил медицинский, работал помощником у герра Гисслера, дедушки Лизе-Лотты. Эстер - очень красивая девушка, моя ровесница - нигде не училась, потому что приличная еврейская девушка нигде не учится, к ней учителя на дом ходят. А она была приличной еврейской девушкой. Во всяком случае, так считали ее родители. Хотя она мечтала сбежать
– Судя по вашему печальному тону, Джеймс, романтическая героиня вашей истории скончалась, оставив вас навеки безутешным?
– Нет, Гарри, она не умерла. Точнее, теперь-то я не знаю... Наш роман продолжался три года. Только следующие лета я проводил все-таки в Англии. Я собирался жениться на Лизе-Лотте, когда мне исполнится двадцать один год и я стану совершеннолетним. В ожидании этого мы сохраняли сугубо целомудренные отношения. А жаль.
– Чего жаль? Что не успели утратить целомудрия?
– нагло спросил Гарри: он все не мог простить Джеймсу предположения относительно его, Гарри, девственности...
– Нет, Гарри, я сожалею не об упущенных возможностях, - спокойно ответил Джеймс.
– Я сожалею о потерянном счастье. Если бы Лизе-Лотта забеременела и родила мне ребенка, мой отец не стал бы протестовать против нашего брака. Он бы как-нибудь наказал меня... Не знаю, как. Но наследства не лишил бы и не позволил бы мне отказаться от моего родного ребенка. Для него кодекс чести был превыше всего. Он бы умер от огорчения, если бы узнал, что я изменяю Констанс. Жаль, в юности я был слишком глуп и не понимал... Нам с Лизе-Лоттой следовало тайком пожениться и завести ребенка. И все бы само собой решилось. Но мне хотелось ввести ее в мой дом невестой, чтобы все было красиво... А отец, видно, догадался. Или дошли до него какие-то слухи. Но в ту осень, когда мне исполнился двадцать один год, он не позволил мне вернуться в Германию. Просто не позволил. А я не посмел ослушаться. Он приказал мне жениться на Констанс. И я женился. Бедняжка Лизе-Лотта, наверное, ждала меня, ждала... И не понимала, что произошло. Она никогда не писала мне в Англию. Я просил ее этого не делать - а она всегда делала то, о чем я ее просил. И она никак не могла узнать, что же произошло со мной, куда я делся, почему не вернулся в Германию, хотя обещал... Обещал! И просто не вернулся.
– Но вы ведь... Как-нибудь... Сообщили ей?
– Гарри, против собственного желания, почувствовал интерес к этой истории и сочувствие к юным влюбленным неудачникам!
– Нет. Я не мог написать ей. Не посмел. Я трус, Гарри. Впрочем, вы это уже поняли. Я не знал, как написать ей, что женился и чтобы она не ждала меня. Впрочем, в том же году она вышла замуж за Аарона Фишера. Полагаю, с ее стороны это был жест отчаяния. Она ведь любила меня. А Аарона - никогда. Да и он ее не любил. Они просто дружили. Уж я-то знаю. Но он был помощником ее деда... Может, дед их заставил пожениться? Хотя - вряд ли. Он всегда был дальновиден. А тогда в воздухе уже запахло грозой. Хотя еще не очень явственно...
– Джеймс замолчал.
И Гарри содрогнулся: ему показалось - это похоже на минуту молчания в память о погибших товарищах.
– Она родила Аарону сына. И больше ничего я о них не знаю, - произнес Джеймс своим прежним меланхоличным тоном.
– Я знаю только, что бежать из Германии они не успели... Или не смогли. Я наводил справки - все время с начала террора в Германии я справлялся о них - ни в Америку, ни в Англию, ни в скандинавские страны они не переехали. И никто из семьи Аарона.
Он снова замолчал. И в этот раз это действительно была "минута молчания". И прервал ее опять сам же Джеймс.