Вампиры. Антология
Шрифт:
— Мальчишка похож на него, — пояснила она. — Возможно, он один из потомков графа, или носитель его крови. Вампиры, обращенные Дракулой, в большинстве своем стали похожи на него. Его двойники расселились по всему миру.
Энди кивнул: ему понравилась эта идея.
У танцора были красные глаза, орлиный нос, полные губы — все, как у Дракулы. Однако он был чисто выбрит, и голову его украшала шапка взбитых, начесанных черных волос: он напоминал не то актера с Бродвея, не то подросткового идола. Внешность его была в равной степени римской и румынской.
Уже с первой встречи Пенни поняла, что Энди Уорхолу мало быть просто вампиром. Он хотел быть Вампиром с большой буквы, Дракулой. Еще до его смерти и воскресения приятели звали его Драколушкой. Это прозвище свидетельствовало о жестокости: он был
— Выясни, кто он такой, Пенни, — сказал Энди. — Нам надо встретиться с ним. Его ждет слава.
О да, она и не сомневалась.
Раскрасневшийся от танца и все еще окрыленный кровью Нэнси, Джонни отправился на ночной промысел. Первые пару раз он располагался в мужском туалете, подобно наркодилерам, у которых он просто на глазах отнимал хлеб. Одна беда: он едва отражался в зеркалах и потому решил перебраться из ярко освещенных сортиров в зашторенные задние комнаты, где происходило совсем иное действо. В любом клубе бывали такие места.
Войдя в темную комнату, он почувствовал жар, исходящий от движущихся тел, и присутствие духов, выбрасываемых, на манер катушек «йо-йо», на струнах эктоплазмы во время оргазма. Меж сплетенных рук и ног он просочился к своему привычному месту в кожаном кресле. Выскользнул из пиджака, бережно повесив его на спинку, и, расстегнув запонки, по локоть закатал рукава рубашки. Его белоснежные предплечья и кисти рук сияли в темноте.
Первым пришел Бернс: его ломало. От крючка, засевшего в его мозгу, исходила пульсация; жажда сотрясала кости, подобно глухим барабанным ударам. Первый укол драка был бесплатным, но теперь каждая доза стоила сотню долларов. Вышибала вручил Джонни хрустящую купюру. Ногтем мизинца Джонни провел по своей левой руке, сделав на коже сантиметровый надрез. Бернс опустился возле кресла на колени и слизнул заструившуюся кровь. Он принялся сосать ранку, и Джонни оттолкнул его прочь.
В глазах бедняги отразилась мольба. Он получил свою порцию драка, но ему было мало. Он обрел физическую силу и остроту чувств, но вместе с ними и голод.
— Пойди укуси кого-нибудь, — посоветовал Джонни, посмеиваясь.
Крючок в вышибале засел глубоко. Парень одновременно любил Джонни и ненавидел его, но готов был исполнить любое его приказание. Изгнание, лишение этих ощущений, стало бы для Бернса адом.
Вышибалу сменила девушка в блескучем платье с бахромой. Ее волосы отливали оранжево-фиолетовым цветом.
— Это правда? — спросила она.
— Что — правда?
— Что ты можешь делать других людей подобными себе?
Его губы изогнулись в мгновенной улыбке. Он мог делать так, чтобы другие считали его бесподобным.
— Сотня баксов — и все узнаешь, — ответил он.
— Идет.
Она была совсем молоденькая, еще ребенок. Едва наскребла нужную сумму, однодолларовыми бумажками вперемежку с двадцатицентовиками. Обычно у Джонни в подобных случаях не хватало терпения, и он, с грубостью автобусного водилы, посылал таких несерьезных клиентов ко всем чертям, и на смену им приходили другие, способные расплатиться по-человечески. Но мелкие деньги ему тоже были нужны — на чаевые.
Когда ее рот присосался к свежей ране, Джонни почувствовал, как его щупальца погружаются в тело и сознание девушки. Она была девственна — во всех смыслах. В несколько секунд она стала его рабой. Когда она вдруг поняла, что может теперь видеть в темноте, ее глаза широко распахнулись. Кончиками пальцев она прикоснулась к внезапно заострившимся зубам.
Это продлится лишь ничтожно короткое время, но сейчас — сейчас она принцесса теней. Он нарек ее Ноктюрной и удочерил до рассвета. Она выплыла из комнаты — на охоту.
Он сделал еще несколько надрезов у себя на руке, получил еще денег, отдав взамен еще драка. Через комнату прошла целая вереница порабощенных им чужаков. С каждой ночью их становилось все больше.
Час спустя у него было 8500 долларов наличными. Дух Нэнси исчез, оторванный от него по кускам, по клочкам и унесенный его ночными детьми. Запавшие вены ныли. Его сознание было переполнено впечатлениями, которые таяли без следа так же быстро, как шрамы на его молочно-белой коже. А кругом, во тьме грызли друг друга его временные потомки. Он смаковал
И его опять мучила жажда.
На модных рисунках 1950-х годов вампирская тема зашифрована и выступает на поверхность только через символы: угловатые фигуры, задрапированные в плащи с ободранными краями, напоминающие крылья летучей мыши; на черно-белых лицах — губы, накрашенные ярко-алой помадой; крошечные, почти неприметные клыки, выглядывающие из растянутых в улыбке ртов. Эти подспудные шутки — не что иное, как самоирония, свидетельствующая о боязливом приятии того, что должно было случиться. Чтобы стать «Энди Уорхолом», оформитель витрин и иллюстратор должен был умереть и возродиться Художником. Те, кто утверждает, будто кроме заработка его ничто не интересовало, — справедливости ради упомянем: именно это он сам твердил каждому, кто готов был слушать, — забывают о том, что он отказался от весьма значительного дохода, чтобы отдать все силы работе, изначально приносившей массу убытков.
Незадолго до того, как серии «Бутылка Кока-Колы» («Coca-Cola Bottie») и «Банка супа Кэмпбелча» («Campbell's Soup Сап») принесли ему известность, в период, когда он опасался, что оправился от одного нервного срыва только для того, чтобы сорваться снова, Уорхол написал картину — синтетический полимер, пастель, холст, — изображавшую Бэтмана (1960), единственного вампира, которого Америка встретила с распростертыми объятиями. Пусть он, вне всякого сомнения, уступает Лихтенстайновым заимствованиям из «страничек юмора», «Бэтман» все же является в своем роде значительным произведением, недовоплотившим идею, пойманную художником, но брошенную на полпути, — первой вспышкой того, что позже станет называться поп-артом. Как и многое из созданного еще до того, как Уорхол догадался использовать повторы и штампы в качестве художественных средств выражения, эта работа напоминает детские карандашные каракули, нашкрябанные поверх окутанного сутаной силуэта Боба Кейна (Bob Kane), классической фигуры неусыпного вампира. Произведение было выставлено в Галерее Кастелли (Castelli Gallery) и стало первым творением Уорхола, за которое частный коллекционер выложил весьма приличную сумму (картину приобрел анонимный покупатель, действовавший по поручению Фонда Уэйна), что, вполне вероятно, и вдохновило художника на продолжение собственных исканий.
В период творческого подъема, который начался в 1962 году и продолжался как минимум до тех пор, пока его не подстрелили, Уорхол арендовал помещение бывшей шляпной фабрики на Сорок седьмой Ист-стрит, 231. Он обратил чердачные помещения в собственную «Фабрику», где намеревался поставить искусство на конвейер. По совету своего помощника Натана Глюка (Nathan Gluck) Уорхол использовал трафаретную печать («как мошенник, подделывающий документы») и выпустил целую серию долларовых купюр, суповых жестянок и Мэрилин Монро. Казалось, для него не имеет значения, что изображать, — лишь бы это «что-то» было общеизвестным. Когда Генри Гельдцалер (Henry Geldzahler), заместитель заведующего Отделом американского искусства XX века в музее «Метрополитен», сказал Уорхолу, что ему стоит обратиться к более «серьезным» темам, тот принялся за серию, посвященную «смерти и катастрофам», изображавшую автомобильные аварии, самоубийства и электрический стул. На грани банальности и смысловой глубины балансируют созданные им портреты вампиров: «Кармилла Карнстайн» («Carmilla Kamstein», 1962), «Кукла-вампир» («Vampire Doll», 1963) и «Люси Вестенра» («Lucy Westenra», 1963). Лица бессмертных, с красными глазами и зубастыми ртами, множество раз воспроизведенные на листах, — наподобие марок без перфорации, с кожей ярко-зеленых и оранжевых тонов: эта серия будто возрождает жанр вампирского портрета XIX века. Вампиров, изображенных Энди, объединяло одно: их гибель получила широкую огласку. Параллельно, с помощью той же трафаретной печати, он создал полотна, изображавшие их истинную смерть: протыкание кольями, обезглавливание, расчленение. Возможно, именно эти картины и стали его первыми великими работами — искореженные трупы, плавающие в алой крови, безжизненные тела, разорванные на части жестокими пуританами.