Ванесса
Шрифт:
— Во всяком случае, специалистом в популярной биологии меня не назовешь, — примирительно улыбнулась Вана.
— Наверное, твой конек — политическая биология?
— Это неплохая идея.
— Но что именно тебе не нравится в матери сейчас, когда ты стараешься смотреть на нее объективно? — Снобизм и профессиональный жаргон. — Это неизбежный отпечаток ее науки, — заметил Гвидо.
— История искусств — это не наука, а литургия. Храм, где есть священники, но нет верующих. Ее заклинания не просвещают, а оглупляют.
— А ты не считаешь культом свою собственную профессию, археологию?
— Для других — может быть. Но не для меня.
— Для тебя это игра, — поддразнил ее Гвидо. — Но, нравится тебе это или нет, ты принадлежишь к элите, а элита умеет играть в свои игры. Для элиты искусство — это своеобразный клуб, где можно невзначай поболтать о бизнесе, а художники обслуживают посетителей за стойкой бара.
— Толпа всесильна, она засасывает, как трясина, и все-таки можно оставаться вне ее. Но честность и целостность часто оказываются лишь позой.
— Все на свете сводится к позе, — развил ее мысль Гвидо, — в археологии и истории свои моды, так же, как в прическах. И можно придерживаться определенных эстетических взглядов или отрицать их в зависимости от того, что принято в этом сезоне.
— Я не демонстрирую разбитые кувшины, как другие демонстрируют мини-юбки, — энергично возразила Ванесса. — Я не берусь решать за других и никому не хочу ничего навязывать.
— Просвещать — значит учить людей видеть, — ответил Гвидо. — Точнее, видеть определенным образом. Иными словами, видеть частично.
— Но откуда ты взял, что я собираюсь кого-то просвещать? — воскликнула Вана. — Как только моей матери показалось, что она должна учить людей, я убедила ее, что она ошибается. Каждый педагог, даже если он преподает эстетику, неизбежно движется к абсолютизации. А значит, к обману. Потому что истинное знание всегда относительно.
— Плохой или хороший вкус не определяется восприятием реальности. Вкус не является элементом знания и не появляется в результате специального обучения. Это не какое-то воображаемое открытие. Вкус — решение, принятое за нас другими. И с этим ты ничего не поделаешь.
— Поделаю! Просто не буду выбирать и оценивать.
— И все-таки ты выбираешь. Может быть, не осознаешь этого, только и всего. Ты выбираешь свои древние черепки — и делаешь это очень добросовестно. Точно так же ты отбираешь для себя самых подходящих мужиков, когда тебе случается проводить раскопки в бане у Незрина.
— Уверяю тебя, это под влиянием твоей Майки.
— Она? Ты имеешь в виду, что Майка предпочитает первый класс, а не товар подешевле? Не смеши меня. Смирись с тем, что она тут ни при чём.
— Я никогда не смирюсь с тем, что бессмысленно! — Вана сердито стряхнула с головы песок. — Все, что несовершенно, не имеет для меня никакой ценности.
«Лендровер» вскарабкался на песчаный гребень, и они увидели другую сторону холма, сплошь покрытую яркой зеленью. Встревоженные канюки громкими криками возвестили о вторжении пришельцев. Машина догнала девушку в легком белом платье, несшую на голове большой сверток. Она была удивительно красива — тонкое, с правильными чертами лицо, кожа, более смуглая, чем у обитателей дельты Нила, большие миндалевидные глаза.
Чтобы позлить Ванессу, Гвидо крикнул девушке первый кастильский комплимент:
— Привет, милая! Ты такая же красивая, как твоя мать! Девушка, конечно, не поняла испанских слов, но по интонации догадалась об их смысле и непринужденно рассмеялась. Итальянец не преминул сделать из этого далеко идущий вывод:
— Видишь, она не отрекается от своих предков.
— Никто не расстается со своим безумием до конца, — отозвалась Ванесса.
— Интересно, кто тебе кажется более сумасшедшей — эта девушка или ты сама?
— Я, потому что хочу отличаться от своей матери. И она, потому что хочет быть похожей на свою.
— Однако о твоей Иньез не скажешь, что она подчиняется каким-то нормам.
— Отрицать обычаи и правила одного племени лишь ради того, чтобы перенять нравы другого, — это вовсе не путь к свободе, — возразила Вана. — Какая женщина более независима — та, что демонстрирует свои ноги, или другая, обнажающая свою грудь? Женщина, которая любит девочек, или та, что предпочитает мужчин? Поклоняющаяся Амону или почитающая Магомета?
— Тогда можно ли вообще чему-нибудь отдавать предпочтение?
— Что ты сказал, Гвидо? В конце концов ты заговоришь так же, как я. Мне не нравится выбирать, потому что я не хочу ничего исключать. Не хочу заранее что-то принимать и устанавливать для себя моральные ограничения. Как я могу отделить хорошее от дурного в огромном бурлящем котле Вселенной? Я не ведьма и не пророчица. Не всегда можно запустить сепаратор и отделить сливки от сыворотки, а истину от лжи. Пример этому — моя жизнь…
— Посмотри-ка! — с мальчишеским восторгом закричал Гвидо. — Маки и маргаритки. А вон тополя и абрикосовая роща! Повсюду множество фиг и фиников. А маслин не меньше, чем в окрестностях Дельф. Да, это настоящая страна оракулов. Не удивительно, что Александр Македонский приезжал сюда посоветоваться с крупнейшими авторитетами того времени.
Вана, конечно, не могла промолчать.
— Это был политический жест. Признавая себя сыном Амона, он хотел ублажить египтян, но лишь для того, чтобы легче было завоевать их страну. Акт благочестия, продиктованный стремлением к власти, не должен так умилять тебя, Гвидо.