Вангол
Шрифт:
Иванников, очутившись в ледяной воде, изрядно её нахлебался, прежде чем пришёл в себя. Слава богу, плавать он умел, и хорошо. С детских лет не вылезал летом из Качи, небольшой речки, впадавшей в городе в Енисей. И теперь, наконец сообразив, что произошло, изо всех сил поплыл дальше от этого места. Намокшая шинель путалась в ногах, тянула ко дну, и он с трудом, но смог её снять. Быстрое течение сносило его. Оказавшись за скалой, отрезавшей его от места, где хозяйничал косолапый, он из последних сил погрёб к берегу. Ему было страшно приближаться к земле, но ещё страшнее было, когда леденящий холод воды сковывал мышцы и силы таяли с каждым взмахом руки. Наконец его прибило к камням, и он выполз на ставший таким неуютным берег. Сердце
«Я живой. Я живой, — билось в его мозгу. — А старшина… Боже, как страшно закончилась его жизнь. Что делать? Что сейчас делать?» Этот зверь, наверное, шёл по их следу, значит, путь назад, к тропе, отрезан. Иванников насторожился. Где-то рядом небольшой камень, сорвавшись со скалы, скатился, упал в воду. Ему показалось, что на скале кто-то есть. И он побежал, побежал по берегу, спотыкаясь и падая на камни, срываясь в воду и карабкаясь по скользким, омываемым водой гребням.
Бежал, пока, задохнувшись, не упал возле отвесной скалы, срывающейся прямо в воду. Едкий пот и кровь из рассечённого надбровья заливали ему глаза. Оперевшись спиной в камень, он сел и, смывая трясущейся рукой с лица кровь и грязь, прислушался, боясь поднять взгляд на берег. Наконец взглянул. Берег был пустынен. Насколько ему позволял видеть изгиб реки, на берегу не было ничего и никого. Всё так же ярко слепило солнце, весело искрясь в переливах желтоватой воды. Птичий гомон наполнял воздух, остро пахло смолой, прозрачная живица стекала с надломленного бурей ствола сосны. Вездесущие муравьи ползали по скале, и уже некоторые из них стали обследовать его мокрые сапоги. Яркими бутонами цвели голубоватые и жёлтые нежные, пушистые цветы. Коврами, спускаясь по склонам, цвёл тёмно-синий и бордовый медунок. Мхи и горные лишайники создавали неповторимые рисунки, въедаясь в дикий, обожжённый морозами и ветрами камень. Мир был многоцветен и красив. Иванников заплакал. Оказывается, он так любил этот прекрасный мир, это небо и солнце, этот воздух и ароматы, наполняющие его. Какое чудо, какое чудо всё это. Как же он ещё несколько часов назад ничего этого не замечал? Как легко можно всего этого лишиться. Как страшно этого лишиться. Как хочется жить.
Он расслабился и какое-то время, просто раскинувшись, лежал на прогретых солнцем камнях. Он забыл об опасности, просто забыл. Вместе со слезами с души свалилась тяжесть и страх последнего часа. Солнце стояло в зените, когда Иванников, обсохший и внутренне собранный, пошёл по берегу. Он пошёл назад к тому месту, где погиб старшина, где, возможно, его самого ожидала смерть в образе того страшного медведя. Он пошёл, потому что другого пути для себя не знал. Он должен был вернуться, чтобы стать человеком и жить или просто умереть. Когда Иванников через двое суток, весь оборванный, в кровоподтёках и ссадинах, без шинели, но со своей винтовкой в руках догнал отряд, его не сразу узнали. Молодой парень был абсолютно седым.
— Ты толком можешь объяснить, что случилось? — спросил Ненашев, сидя на поваленной сосне, у стоявшего перед ним по стойке «смирно» Иванникова. — Где Лядов? Где твоя шинель?
— Старшина Лядов погиб, его порвал медведь. Я упал в реку, и шинель не давала плыть, потому её сбросил, утонула она, потому не нашёл потом.
— Ты можешь объяснить подробно, где, при каких обстоятельствах погиб Лядов?
— Товарищ лейтенант, я же всё объяснил. На нас на берегу бросился медведь, Лядова убил сразу, а я упал в реку, потому и спасся.
— «Потому, потому!» Что ты заладил одно и то же, какой к дьяволу медведь? Вы были при исполнении боевого задания, с оружием, преследовали бежавших зэков, а тут медведь. Что я должен начальству докладывать, что вы на охоту ходили? Почему ты думаешь, что Лядов погиб?
— Потому как плыли вместе. — Иванников часто-часто заморгал глазами.
— Плыли вместе? Так он плыл? Ты же сказал, что его медведь порвал?
— Лядов не плыл. Его голова плыла рядом со мной, оторванная. — Иванников опустил голову.
— Вот те на… — только и смог сказать лейтенант. — Так, вот тебе бумага, напиши всё подробно.
Поисковая группа не смогла обнаружить старика Такдыгана и Игоря, растворившихся в бескрайних просторах забайкальской тайги. Грянувшая вскоре война заслонила собой этот случай, и в своём отчёте Ненашев указал про случайную гибель старшины Лядова, тело которого так и не было найдено.
— Ой, не к добру это. Черёмуха да сирень по второму разу зацвела. Демьяниха болтает, к войне это. — Костина жена, пеленая младшего, взглянула на мужа.
— Так финская только кончилась, опять, что ли, — с печки раздался голос старшего сына.
— Умолкни. То не война была, а так, пограничный конфликт, как на Хасане. Дали финнам по зубам, чтобы не рыпались, и всё. А чё там Демьяниха сказала? — с ударением на последнем слове спросил Костя жену.
Уложив младенца в колыбель, она подсела к мужу и, обняв его, сказала:
— Я тебя ни на какую войну не пущу. Трое ребятишек, и я без тебя и дня никак не могу прожить. — Она поцеловала мужа в плечо и прижалась.
— Ладно, ладно. Так о чём Демьяниха рассказывала? — ещё раз мягко спросил Костя.
— Да бабы вчера вечером у дома председателя собрались, хотели, чтобы он лекаря из города вызвал. — Маша прыснула со смеху и покраснела.
— Ну-ну, рассказывай, чего смеёшься.
— Кость, неловко как-то. — Она умолкла и, как бы набравшись сил, продолжила: — В общем, слава богу, ты у меня в порядке, а в деревне напасть на мужиков какая-то. Ссутся по ночам, прости меня Господи. — Мария ещё гуще покраснела. — Честное слово, бабы замучились, то у одной, то у другой, то в одну ночь почти все мокрые просыпаются. Тут Демьяниха и подошла, послушала и сказала, что не надо никакого лекаря, никто не поможет, терпите, бабы, само пройдёт, только скоро с мужиками расставаться придётся, примета верная. Ну, бабы на неё и насели, а она говорит: тешьтесь с мужиками напоследок, ребятишек зачинайте, война большая грядёт, много народу мужицкого убудет. Вон и черёмуха да сирень дважды цветёт, как перед Первой мировой войной. Говорю вам, поверьте, не позорьте мужиков, потерпите, немного и осталось. Сказала так и, пока все думали, про чё это она, ушла потихоньку. И знаешь, все бабы по домам тоже молча разошлись. Вот я и говорю, люблю я тебя и не пущу никуда. — Она ещё сильнее прижалась к мужу, и на глаза её навернулись слёзы.
— Да что с тобой, чё ты Демьянихе поверила? Болтает всякую ерунду, а ты в слёзы, вот дурёха. — Костя развернул лицо Маши к себе и поцеловал в мокрые, солёные от слёз губы. — Не с кем нам воевать. С немцами договор, а остальные империалисты сейчас не знают, как от Гитлера уберечься, не до нас им — и точка. Вот послушай, что я недавно услышал, а потом своими глазами в газете прочитал. Ездил на пристань, а там с парохода газетку мне дали, а в газете про то, как нашего Панфилыча убили враги народа и хату сожгли. Написано, что Колька, сын Панфилыча, от горя уехал куда-то в Ростов. Я-то думаю, откуда это взялось? Оказывается, сам Колька в поезде корреспонденту и рассказал.
Маша удивлёнными глазами смотрела на мужа:
— Куда он уехал? Вон же он идёт.
Она показала пальцем в окно. Костя глянул, точно, мимо их дома, с котомкой через плечо шагал, насвистывая что-то, Колька Кулаков, сын Панфилыча. Костя сорвался из-за стола и выскочил на улицу:
— Колька, привет.
— О, здоров, Костя, вот приехал на недельку брату помочь. Чё хотел?
— Слышь, ты чё в газету набрехал про то, как родителей твоих враги народа убили?
Приветливая улыбка сошла с лица Кольки.