Ванька-ротный
Шрифт:
В госпитале я пробыл недолго. Меня вызывали к врачу ещё раза два. И через неделю я получил документы, что я здоров. Жалоб у меня особых не было. И валяться на койке в госпитале, как другие, я не хотел. Получив документы, я вышел на большак и стал ждать попутной машины. Я хотел вернуться в свою дивизию, (но попасть при случае в другой полк).Машины в сторону Смоленска долго не было. По большаку проходили иногда отдельные солдаты и офицеры.
– Вы не на Смоленск ждете попутную? – спросил меня, проходящий мимо, пожилой солдат.
– На Смоленск! А что?
– На Смоленск машины не ходят. Мост разбомбило. Нужно идти далеко
– Капитан прыгай ко мне в кузов, за пару часов до Москвы довезу. Здесь теперь транспорта не дождешься. Он как будто читал мои мысли. Хотя в душе у меня были сомнения. Я хотел вернуться из госпиталя в часть. Я на секунду задумался, правильно ли я делаю. Но тут же махнул рукой и направился к кузову. В два прыжка я нагнал машину, подтянулся на руках, перекинул ногу через задний борт. Теперь было всё решено. В кузове, покрытым брезентом, было тепло. Я пробрался ближе к кабине, лег на что-то мягкое и тут же заснул. Как провел я время в Москве с военной точки зрения значения не имело (но несколько дней проведенных с…для меня были праздничным днем «О если б то было навечно»). «Если б навеки то было!» Я пробыл в Москве вместе с дорогой туда и обратно ровно семь дней. (Как по Христовым стопам). Поездом обратно я доехал с билетом в плацкартном вагоне до Смоленска. В Москве по отметке военного коменданта по приезде я получил на неделю продуктов и сменил продатестат. Свой из госпиталя я сдал и на продпункте получил новый, московский.
22.
Из Смоленска…я пошел пешком. От вокзала повернул в сторону Павловской горки и зашагал по зимнему большаку куда-то в сторону Духовщины. В предписании из госпиталя было сказано, что я должен явиться в запасной полк 3-го Белорусского фронта. Машин попутных не было. Всю дорогу, двенадцать километров, пришлось идти (пилить) пешком. Разыскав деревню где стоит офицерский резерв, я сдал свои документы и меня направили в избу. Там размещались прибывшие из госпиталей младшие офицеры.
В избе сидели лейтенанты, старшие лейтенанты и один капитан. Всего было человек десять (не больше). Пополнение из госпиталей шло совсем небольшое (не жирное). В день прибывало по два по три офицера. И это на целый фронт. Офицеры меня встретили хорошо. Разведчиков среди них не было, и они смотрели на меня с любопытством, когда узнали, что я из полковой разведки. Чем мы занимались? Бегали в столовую, получали свой скудный и жидкий паёк. В столовой нам выдавали по черпаку жидкого хлебова (баланды), по куску черного хлеба и по кружке полусладкого чая. Из столовой мы возвращались в избу, забирались на нары и играли в карты. Игра шла переменно, то с шумом и гамом, то с унылым безразличием и дремотой. Играли на деньги для азарта и интереса. Прошло несколько дней, в резерве появились новые лица и несколько бывших здесь уехало на фронт. На следующий день прибыли ещё трое, а я по-прежнему оставался в избе. Ребята стали подшучивать надо мной, – тебя капитан назначили комендантом нашего общежития. Через день все ребята разъехались по своим полкам. Из новеньких появился один. Ещё один ст. лейтенант сидел в резерве. Он прибыл раньше меня.
– Ну что капитан! Все ребята разъехались, а ты всё сидишь? – сказал он.
– Ты тоже сидишь. У тебя такая работа! Тебя посадили сюда, ты и присматриваешь за мной.
– Ну что ты! Ты ошибаешься, капитан! Я рапорт подал на медицинскую перекомиссию. У меня что-то внутри болит, а медики пишут здоров.
– Не заливай! За всеми ты (нюхаешь). Я тебя с первого дня заметил (увидел). Ты делаешь нужное дело. Задаешь ребятам (провокационные) вопросы, ловишь каждое слово налету, ждешь что человек тебе ответит. В столовой ты встречаешься со своим сотрудником (и ему что-то передаешь). Ты не знаешь, что я разведчик. А разведчики народ (люди) наблюдательный, каждый шорох, шепот и мелочь подмечают. Ты, на мой взгляд, работаешь топорно и грубо. Тебя сразу видно по бегающим глазам и отвисшим ушам. Мне (тебя) таиться нечего. Причина есть, почему я тут долго сижу (почему меня тут долго держат). Я прогулял срок явки… Ответ на запрос из госпиталя придет и решат что делать со мной. Видишь, ты мне задал туманный вопрос, а я (говорю всё на чистоту) ответил тебе исчерпывающе и всё на чистоту. Мне нечего таиться. Что заслужил то и понесу. А ты мне заливаешь про какую-то комиссию.
Старший лейтенант скоро ушел и больше в избу не вернулся. Возможно вместо него прислали другого. А мы сидели на нарах, играли в карты и рассказывали случаи про войну. Никто из ребят на свою судьбу не жаловался, и даже наоборот, бардачок на войне преподносили как (шутки) бравые похождения, как юмор и как забаву. Сидевшие в резерве офицеры по-разному воевали. Одни получили ранения и успели побывать на передовой. Были и такие, что отсиживались в тылу, служили в прифронтовой полосе, пороха не нюхали и страшно фронта боялись. Всяк дорогу войны шел по своему пути. А кто зацепился крепко руками и зубами, боялись передовой как кромешного ада. Я знал, что меня засекли с поездкой в Москву. Я (правда) это и не скрывал, у меня на предписании из госпиталя был поставлен штамп московского военного коменданта. Продовольственный аттестат, выданный в госпитале, мне заменили в Москве при выдаче продуктов. Предписание и аттестат я сдал по прибытию в резерв. Теперь я сидел и ждал, когда меня вызовут для объяснений. Прошло несколько нудных и однообразных дней. И вот однажды утром за мной прислали связного. Меня вызвали в штаб запасного полка.
24.
В большой комнате за длинным столом сидели: полковник, подполковник и два майора (и капитан). На вопрос где я был, я без заминки и секунды промедления ответил – В Москве!
– Где ты там жил?
– Дома!
– Сколько суток?
– С дорогой туда и сюда ровно семь!
– Ладно иди! Будет решение вызовем.
Когда я услышал слово «Рушение» – сердце на секунду сжалось и остановилось. Я почувствовал, что внутри что-то давит. Но я тут же сделал глубокий вдох, повернулся и вышел. Они смотрели мне в спину и выжидаючи молчали. Я вернулся в избу. – Ну как? – спросили меня ребята.
– Как-как? Трибунал! Что вы не понимаете? За самоволку в военное время положен расстрел.
– Ну да!
– Вот тебе и ну да!
– А ты как же?
– А что я собственно должен делать? Орать караул? Помогите! Простите! Я больше не буду! Ты когда в атаку идешь, тоже орешь, мама я больше не буду.
(Мы ходим в разведку, жизнь висит на волоске, каждую секунду ждешь удара пулей в живот.) Мы в разведку ходим молча. Не знаю как вы? Тут жизнь висит на волоске, каждую минуту ждешь пулю в живот, и ничего, идешь и молчишь. На следующий день меня снова вызвали в штаб и молча вручили опечатанный сергучем пакет. По углам и в середине красовались застывшие на сергуче печатки. Я расписался в журнале за получение пакета. Мне сказали как добраться до штаба 39-ой армии.
– А какое решение?
– Сдашь пакет, там твое дело и решат. Я вышел на улицу, дыхнул морозного воздуха и почему-то подумал:
– Вот хорошо, что сразу не решили. А могли и сразу расстрелять. Показательный суд и перед строем расстрел. Теперь легче, теперь двое суток отсрочки, теперь пока до штаба армии доберусь двое суток буду на этом свете, время хватит перед смертью обо всем подумать (поразмышлять). Я, конечно, не знал, насколько я был виноват, и какая кара будет за это расплатой.