Ванька-ротный
Шрифт:
– Нужно разведать деревню! – сказал им комбат. Пойдете вдвоём по правой стороне дороги! Мы будем наблюдать за вами! Я хмыкнул себе под нос и подумал: «Мы будем наблюдать за вами!» Разведчики вышли с опушки леса и пошли по дороге. Они шли во весь рост пока не поравнялись |с лекажей в снегу, (по обе стороны дороги), стрелковой ротой. И как только они переступили небольшой снежный перевал, (снежного бугра) тут же из деревни полоснул немецкий пулемёт (в их сторону). Через секунду ударил другой, а за ним третий. Один из разведчиков, бросил автомат, перехвати руку выше локтя и повалился на дорогу.
9.
Другой, пятясь задом, схватился за живот и отполз за перевал. Если бы рота по требованию комбата встала и пошла на деревню, можно сказать с уверенностью, человек двадцать убитых
– Кончай стрелять! – крикнул я артиллеристам. – Вот теперь комбат можно и с ротой идти. Немцы из деревни отвалили. Где-то за лесом слева тоже поднялся чёрный дым. В деревне, куда мы вошли, было много мирных жителей. Горели два сарая (на отшибе). Комбат остался на опушке леса. Ему должны были подать туда телефонную связь. К сорокопятке подстегнули постромки и лошади потянули её за нами в деревню. Немцы домов и людей в деревне не тронули. Дома в деревне все были целые. Кроме хозяев и их семей в деревне было много беженцев из округи. Пострадавших и убитых от нашего одного выстрела не было. Снаряды пролетели поверх домов. Через заносы и сугробы на подходе к деревне солдаты стрелки перелезли быстро, а вот сорокопятку на конной тяге перетащить не удалось. Она застряла в глубоком снегу. Снег был глубоким, лошадям был по самое брюхо. Лошади дергались, а вперед через сугробы не шли. Командир артвзвода пошел в деревню и стал просить жителей выйти с лопатами на дорогу. Нужно было расчистить метров пятьдесят. Но ни одна деревенская баба, ни один из парней подростков не тронулись с места, ссылаясь на разные причины. Одна была больная, другой был без сапог. Видя молчаливый отказ и нежелание помочь пушкарям я остановил роту по середине деревни и пошел с ординарцем по домам.
10.
Я уговаривал и доказывал взять деревянные лопаты, выйти за деревню на дорогу и расчистить её. Наши малые саперные для сыпучего снега не годились. Солдаты втыкали иx в снег кидали кверху комок, а он подхваченный ветром рассыпался в виде мелкой крупы и ссыпался обратно. Солдаты прокопается па дороге до ночи, устанут, а нам ещё нужно идти, да идти. И я пошел по избам выгонять баб на дорогу. Одна охала и причитала, что у неё не разгибается спина, другая смотрела в глаза с явным нежеланием и упорством. У каждого были свои неотложные дела. А третья, как только я переступил её порог, завыла в голос и пустила слезу. Немцы забрали у неё последнюю обувку! Я верил им и не думал, что они просто отлынивают. Мол, наши пришли, народ сердобольный и своих не тронут. Но я видел еще и другое. Некоторые не очень были рады нашему приходу. Они боятся, что немцы снова придут сюда – подумал я. Насилья нельзя применить – мы освободители! Кричать и угрожать тоже не положено. Я обошел всю деревню и направился к последней: избе, стоящей несколько на отшибе.
«Лицо старухи.»
На скамье, около дома, сидела старуха. На лице и около рта глубокие складки, на лбу и на щеках мелкие морщинки. Лицо белое, чистое. Глаза впалые, серые и почти бесцветные. Сидела она прямо, даже чуть подав вперёд впалую грудь. Острые коленки были согнуты и торчали под холщевой одежонкой. Руки жилистые и костлявые лежали на ногах. Эту позу она, по видимому, приняла давно. Села на лавку и застыла. Лицо спокойное, доброе и осмысленное. Если бы она не шевелила губами, и на лице ее не вздрагивали мелкие морщинки, то можно было бы подумать, что на меня смотрит портрет с полотна. Как (притягательно мудра) живописна была её застывшая фигура. Глаза её глядели куда-то глубоко вовнутрь. Шевеля тонкими губами и меняя положение складок у рта, она (как бы) с кем-то внутренне разговаривала. Я стоял и смотрел на неё и не хотел шевелиться. Вот когда-то так же в школе губами мы мысленно повторяли про себя невыученные стихи. Возможно в голове, у неё не звучали стихи, она думала о другом, о чём-то дорогом ей и близком. О чем она думала? Что внутренне волновало её? Бывают же языкастые, похабные бабы и старухи. Их хлебом не корми им только бы поорать и обложить. А эта как святая, переполненная жизнью и миром, сидела и не видела окружающей земли. Заговори сейчас с ней, прерви её размышления, и у неё оборвется что-нибудь внутри.
11.
Лик её погаснет, губы плотно сомкнуться, в глазах появится испуг.
– Ты чего стоишь лейтенант? – услышал я голос сзади.
– Думаешь до темна не успеем? Я обернулся; (ничего не ответил) позади меня стоял младший лейтенант артиллерист. Он посмотрел на меня, махнул рукой и пошел обратно. А я стоял и думал, редко уводишь такое лицо, чаще попадаются тупые и злобные лица. От сказанных слов артиллеристом, старушка очнулась и посмотрела на меня. Что же ты бабуся, одна здесь проживаешь? Ни постояльцев, ни родных? Да, сынок осталась одна. Что это у вас в деревне неприветливый народ? Видят, что дорогу засыпало снегом. Просим помочь. А они ни с места! Пушка у нас застряла. Лошади не идут. Старуха буркнула что-то невнятное себе под нос, поднялась быстро с лавки, подошла к дверному косяку, взяла палку и сказала:
– Пошли!
– Иди касатик за мной. Сейчас мы им покажем, как своих надо встречать! Она подошла к первому дому и громко, чтоб было слышно внутри, закричала:
– Ты им под крышу трассирующую пальни! Они сейчас мигом с лопатами повыскакивают!
У старухи был громкий и зычный голос. Она чуть покашливала и кричала, сдабривая свои слова нужными ругательствами. А ты, немецкая шлюха! Свои, русские пришли! А у ней спину заломило! Полицаи недобитые! Она подошла к другой избе и кричать не стала. Она ударила палкой по оконной раме, да так, что стекла задребезжали.
– Немцы их не просили и не били им в набат!
– Придёт какой шелудивый и скажет (одной из них) тихо: – Матка, лес-лес! Шнель-шнешь! Они стервы с лопатами бегом на дорогу бегут. Старуха шла по улице и грозила в окна палкой. Точь, в точь как чаш Березин. Он тоже грозил повозочным и гонял их своей клюшкой, когда те, развалясь в груженых повозках, погоняли своих тощих лошадей. Ну-ка сынок! Пальни в небо около этой избы! Орать на этих гнид нет никакой охоты. Это же нечисть. Щас эта Манька подлая тварь, прости Господи, вылетит, как с цепи сорвется! Из домов на дорогу, причитая и охая, бежали бабы, девки и парни,
– Матка! Матка! Шнель! – кричала им старуха вдогонку.
– Ты видишь сынок! Они по немецкому научены шпрехать! Все ведь подлые понимают!
– Снег для вшивых немцев всю зиму чистил. Бегали дате с охотой
– А свои пришли, считают не обязаны! Когда сугробы были разбросаны дорога расчищена, и лошади про тащили, пушку, я сказал обращаясь к старухе:
– Ты мать теперь на деревне советская власть! Назначаем тебя председателем! Если что? Кто не будет слушаться? Вызывай наших солдат! Сейчас будут наказывать строго! По законам военного времени!
– Все слышали?
– А тебя мать нужно представить к медали за помощь советским войскам.
– Не нужно мне вашей медали! Я для солдат старалась! Петенька мой тоже где-то воюет! Только вот весточки нет! Может сложил уже головушку за нашу русскую землю? – сказала она и заплакала.
– Счастливого пути родимые! – сказала она и помахала нам своей костлявой pyкoй. И тут же вскинув брови, потрясла палкой в воздухе в сторону баб. Те стояли поджав губы. Оставаться им на месте или идти по домам.