Ванька-ротный
Шрифт:
|Из них трое пулеметчиков и один телефонист. Командиром пулеметного расчета был сержант Козлов. Высокого роста парень, с темными добрыми глазами. Худое лицо его было всегда спокойно и сосредоточено. О чем он думал тогда, сидя вместе с нами в подвале? Солдаты-стрелки группами через каждую неделю менялись. Без смены сидели пулеметчики, я и старшина помкомвзвод. Телефонисты тоже дежурили по очереди. Сутки один, на вторые сутки другой. Наступила ночь, протянул в подвал телефонный провод, утром перебило его — и лежи до темна, жди, когда придет очередная смена. С наступлением полуночи смерть ходит по тропе и собирает свои поживки. Человек ее заранее чувствует, думает о ней. Каждый, сидя в подвале, думал, что его завтра убьет на тропе. Ни одна ночь не проходила без жертв. Убьют на тропе, вынут мертвое тело из подвала, какая разница, где ты погиб, важно, человека больше нет. В батальоне был еще один Козлов. Этот сержант-пулеметчик, а тот, не буду пока о нем ничего говорить. Внутри подвал был совершенно пуст. Голые стены, каменный сводчатый потолок и узкие слуховые окна на уровне земли. Станковый пулемет "Максим" стоял в коне пережней стены и смотрел стволом в город, где по улицам за забором ходили и ездили немцы. В уцелевшем углу над подвалом стояли два наших дежурных солдата. Каждая небольшая подробность имеет тоже важное значение. Потому в этом углу как наверху солдаты тоже иногда расставались с жизнью. Полукруглые своды подвала имели солидную толщину. Сидя внутри подвала под сводами мы не боялись прямого попадания снаряда. Стокилограммовая бомба не пробила бы его. Мы опасались другого. Немецкие пушки, которые вели огонь прямой наводкой, досаждали нам иногда. Они стреляли по окнам и могли попасть в подвал. Однажды днем мы испытали на себе такой обстрел из тридцатисемимиллиметровой пушки. Снаружи летела штукатурка, брызгал, как сталь, холодный кирпич, но попасть в окно после девяти выстрелов немцам удалось только два раза. Слишком далеко от подвала стояла их противотанковая пушка. Пушка легкая, при выстреле прыгала. Прицелом тут ничего не возьмешь. Стрелять нужно только по стволу, ловить удачу. При каждом наружном ударе снаряда, стены и своды подвала гудели, как колокол. Два снаряда все-таки ворвались вовнутрь. Они ударили в опорную колонну и |сплюснутые, отвалились на пол| разлетелись на куски|.
И если сказать правду, немцы не знали, сколько снарядов влетело вовнутрь. При первых же выстрелах около стены образовалось облако брызгов и дыма. Немцы стреляли осколочными. Термитными и фугасными. В дымном облаке очертания окон исчезли. При каждом новом выстреле немецкая пушка вертелась и прыгала. А когда не видишь своих результатов, начинаешь раздражаться и допускаешь ошибки. Сделав около десятка выстрелов, немцы прекратили стрельбу. Они, конечно, на нас нагнали страху. Еще бы! Пара раскалённых снарядов влетело в окно и шарахнуло по каменному своду. Мы в этот момент лежали в дальнем углу. Хотя стоять в рост за сводами было куда безопасней. Но наперед никогда не знаешь, где опасно, где потеряешь, а где найдешь свою собственную жизнь.
Немцы увидели, что результаты обстрела неважные и стрелять из пушки прямой наводкой перестали совсем. Чтобы был эффект, нужно ствол орудия поставить в десяти метрах от окна. После этого, они против одного нашего пулемета "Максим" поставили три пулемета и били из них по одному окну. Огненный шквал трассирующих пуль ворвался внутрь ослепительной пеленой. Треск свинца о камни, завывание и скрежет пуль при рикошете внутри придавили солдат к полу. Мы из подвала в сторону немцев стреляли довольно редко, и поэтому немцы по городу ходили почти в открытую, не боясь ничего. Мы пытались как-то расширить боковое окно, через которое мы спускались в подвал. Но кирпичная кладка была настолько прочна, что ее не брали ни лом, ни кирка, ни взрывчатка, ни гранаты. При взрыве фугасной гранаты от стены отлетели лишь мелкие брызги. Когда ночью по тропе пробегал солдат, он оказывался перед каменной стеной подвала. Я тоже чувствовал себя около этой стены, как осужденный на смерть, каждый раз, когда подходил к ней, возвращаясь со льнозавода. И это чувство не покидало меня и повторялось снова и снова, когда я приближался к ней, чтобы нагнуться к низкому проему и просунуть ноги в него. Я чувствовал, что меня поставили к стене на расстрел. Вся стена вокруг оконного лаза была избита пулями и усеяна щербинами. Каждый из нас, подходя к стене, считал секунды, что вот сейчас последует пулеметная очередь и ты получишь удар свинца. У человека, подбежавшего к стене было одно желание — успеть побыстрее просунуть ноги и тело через узкое окно, проскочить, как мышь, в подвал. |Зимой мы все были одеты тепло и солидно. Ватники под шинелью, полушубки на офицерах|. Зимой мы были одеты в ватные одежды.
Подбежав по крутому склону к подвалу, человек упирался руками в стену. После чего он поворачивался в сторону немецкого пулемета и опускался передним, как перед иконой, на колени. Ложился на снег и пятился задом, стараясь попасть ногами в узкое подвальное окно. Каждый старался просунуть себя через узкий лаз как можно быстрее. Каждую секунду он мог увидеть пулеметную вспышку огня. Сидишь в подвала, смотришь на боковое окно и видишь, сначала показываются валенки, потом протискивается задняя часть с задранной к голове шинелью. Теперь можно сказать, что солдат, собственно, весь в подвале, не хватает только рук, плечей и головы. Но по солдатским штанам трудно определить, кто этот солдат, как его фамилия. В подвал приходили старшина с мороженым хлебом, повозочный с термосом, телефонист с проводом в зубах или два-три стрелка солдата, прибывших на смену другим. Когда подбежавший просовывал в дыру свои бока, голова и плечи торчали снаружи, а он уже болтал ногами и нащупывал пол. Небольшого роста солдаты не доставали ногами, их подхватывали за ноги и протаскивали в подвал. Все, кто сидел в подвале, при свете мерцающей коптилки с интересом смотрели на пришельца с того света. Его должны были убить, а он остался в живых. Солдаты-стрелки и телефонисты, не ходившие на смену в подвал ни разу, опускались в подвал, как в преисподнюю. Обычно на смену стрелков приходили раз в неделю по двое-трое. Двоих больных или промерзших солдат отправляли на льнозавод рыть траншею. Кроме солдат в подвал являлся старшина и повозочный, они раз в сутки приносили на себе солдатскую еду. Солдаты, которые шли на смену, прихватывали с собой по охапке льняной тросты. Охапки небольшие. С большой не пройдешь по тропе. Немец может заметить. Льняную тросту брали себе на подстилку. Охапку пихали в вещмешок или за пазуху шинели. Руки у солдата при ходьбе по тропе должны быть свободными. Старшина и повозочный в подвал являлись ночью. Солдатскую еду в тылах |переснаряжали| переоценивали. Пока она доходила до солдата, ее ополовинивали. Даже я, командир роты, не могу выступить в защиту солдатского пайка. Мне тут же делали внушение по телефону. Почему я на передовой среди солдат развожу такие контрреволюционные разговоры. После этого меня вызывали в батальон на беседу по поводу солдатской кормежки. И я понял. Если я по телефону высказался о пайках, то меня в тот же день заставляли пробежать по тропе туда и обратно. Вызовут, и я должен идти под пули. "Нужно молчать", — подумал я, — "а то каждую ночь будешь бегать туда и обратно". Бывали случаи, когда, подбежав к наружной стене, солдат не успевал лечь на живот или ложился и не попадал сразу ногами в отверстие и тут же получал две-три очереди свинца. Пуля в живот — самая страшная и мучительная смерть человека.
Иногда солдат успевал лечь и просунуть ноги в окно, но, получив очередь свинца, оставался лежать неподвижно. Некоторые успевали просунуть в подвал ноги, бока и туловище, но в последний момент хватали воздух ртом, захлебываясь собственной кровью. Были и такие, которые, достав ногами до пола, начинали хрипеть и валились с окровавленным лицом на пол.
Другие, просунув в лаз ноги и плечи, оставались в дыре своеобразной затычкой. Тем, которые подбегали к дыре вслед за ними, деваться было некуда. Они метались у внешней стороны, пытаясь увернуться от пуль. В окне торчал убитый. К нему в первый момент ни снаружи, ни изнутри нельзя было приблизиться. Пули визжали вокруг обвисшего тела. Потом тело втаскивали в подвал. И если солдат был еще жив, ему делали перевязку. |Ночная охота на наших солдат имела определённый расчет, нагнать состояние испуга и страха. В батальоне грозили своим нерадивым солдатам, что отправят их подвал на перевоспитание|. Немцы убивали на тропе и у стены подвала не всех, кто попадал под прицел. Они выбирали определённое время и били остервенело длинными очередями. Чаще убивало солдат в том месте, где тропа круто спускалась к подвалу под горку. Солдаты по-разному передвигались, ходили и бегали по тропе. У каждого был свой способ. Один срывался с места и бежал напропалую. Другой, обливаясь потом, полз, не поднимая головы. Важно было живым добраться до подвала. Это, считай, был день твоего рождения. |Идешь оп тропе и вдруг натыкаешься на ползущего перед тобой солдата и тебе деваться некуда, надо сходить в снег и обходить.| или такой случай. Двое бегут навстречу друг другу. Тропа узкая, как одноколейная железная дорога, как разъехаться, как разойтись? Кто кого на тропе должен пропустить? |А ты сзади подстегивает тебя пулями в спину.| Когда немцы начинали бить вдоль тропы, трассирующие пули попадали в места оледенелой корки, разлетались рикошетом во все стороны и вверх. Так немцы нащупывали пулями узкую полоску тропы и поджидали на ней свою очередную жертву. Некоторые новички солдаты, наслушавшись страшных рассказов об этой тропе, боялись вообще выходить на тропу. Они весь путь, дрожа от страха, преодолевали ползком на животе.
Тропа от льнозавода до подвала работала только в одну сторону в какой-то данный момент. В подвал звонили по телефону и сообщали, что двое солдат ползут по тропе. |Тропа на все это время, считай, была занята.| Мы старались не допускать встречного движения. При неожиданных встречах на тропе часто бывали потери. Кроме бега сломя голову и ползанья по-пластунски существовал ещё один способ передвижения по тропе. Он заключался в ходьбе плавным гусиным шагом, без резких движений |без малейшего вздрагивания, даже когда в твою сторону пули летят|. Этим способом пользовались трое. Я, старшина роты и его повозочный. У нас троих хватало выдержки идти по тропе, не торопясь, делая плавные, едва заметные движения.
Старшина роты появлялся в подвала каждую ночь. Он морально и духом был сильнее других. Он до тонкостей знал, где и когда можно ждать обстрела. Наденет чистый маскхалат и не делает резких движений, и немец его не увидит, когда по тропе идет. Но не у всех хватало воли ходить этим способом. Мелькнуло что-то впереди. Всмотрелся немец в белый мрак ночи. Кто-то пригнулся с испуга. И он весь на виду. Сделал короткую перебежку, упал на тропу, немец тебя тут же увидел и взял на прицел. |Ждет, когда ты встанешь|. Чем сильнее и напряженнее немецкий часовой будет вглядываться в снежную даль, тем меньше он увидит и вскоре совсем ослепнет. От напряжения у часового в глазах зарябит. Мы это знали и тонко использовали. Случалось и так. Даст немец на пробу очередь по тропе и смотрит. Не дрогнет ли кто на ней, не присядет ли от страха. Трассирующие пули идут иногда прямо в тебя. При виде их ты медленно останавливаешься. Замираешь на месте и ждешь, когда они пролетят мимо. Ты можешь, конечно, одну из них получить по ногам. Но если ты не выдержал, дрогнул и пригнулся, считай, что вся порция свинца у тебя в животе. Немец обычно бьет под обрез насыпной бровки из снега. Любое резкое движение может выдать тебя на тропе. Вобрал голову и шею резко в плечи, дрогнул спиной, пригнул чуть хребет к земле, подогнул от страха ноги, поскользнулся, взмахнул в воздухе руками и получай порцию свинца. Вот так ходили мы по тропе туда и обратно. И так каждую ночь, каждый раз идешь испытывать свою судьбу |под немецкими пулями, на окраине города Белого|. Разуму и воле можно подчинить все: и опасность, и боязнь, и даже невыносимый страх смерти. Мне этот способ хождения по тропе потом очень пригодился. Как-то собираюсь выйти на тропу, и мне сообщают, только что на повороте убило двоих. Тропа в двух местах проходит по голому склону. Попасть под внезапный обстрел в этих местах — дело простое. Голые места мы со старшиной проходим, как говорят, не дыша. А те, что ползли, попадали под пули. Каждую ночь кто-то из солдат на тропе ловил свою пулу. Каждую ночь кто-то платился здесь своей кровью или |своей| жизнью. Мы собирались поставить забор вдоль тропы. Пусть бьют, не глядя, вслепую по забору. Забор из досок и деревянных щитов. Но нам запретил его городить командир полка:
— Что за передовая линия, закрытая спереди забором!
Мы хотели бровку тропы обложить мешками с песком. Но мешков с песком у наших снабженцев не оказалось. Мы продолжали рыть к подвалу траншею, подкапываясь под мерзлый слой земли. За день непрерывной работы вперед продвигались не более трех метров. В светлое время под мерзлым слоем разводили огонь. Оттаивали замерзший верхний слой и разбивали его ломами и кирками. Взрывчатки на эту работу нам не давали. Костров по всей длине тропы разводить не разрешали. Я хотел из отдельных костров поставить вдоль тропы дымовую завесу и оттаять вместе с тем землю во многих местах — комбат обругал меня дураком. После этого я успокоился и на все наплевал. Работа с рытьем траншей продвигалась медленно.
Однажды с рассветом пулеметчик сержант Козлов встал за пулемет. Он решил осмотреть полосу обороны немцев. Сегодня он особенно изучал ее. Накануне ночью на тропе погиб пулеметчик. Он ночью шел в подвал с коробкой патронов и нес запасной ствол для "Максима". Сержанта привлекло одно место, на теперешней улице Кирова, где немцы вдоль улицы ставил новый забор. Решив отомстить за погибшего друга, он тщательно установил на пулемете прицел и дал в сторону немцев длинную очередь. Трое немцев повалились сразу. Сержант Козлов сделал паузу в стрельбе и стал наблюдать, что будет дальше. Через некоторое время к убитым подбежали еще трое. И когда он был готов уже нажать еще раз на гашетку, по амбразуре ударили сразу два немецких пулемета. Сноп искр и огненных пуль ворвались в подвал. Сержант не успел отскочить от пулеметного щита, очередной удар свинца рикошетом зазвенел щитом пулемета. Как перебило ему горло, никто не видел. От самой челюсти до ключицы горло у него было вырвано, его словно отрезало от шейного позвонка. Сержант отвалился от пулемета, и кровь из горла хлынула во все стороны. Грудь и лицо его были залиты кровью. При выдохе с клекотом и хрипом кровь выливалась наружу, над дырой пузырилась красная пена. Кровь текла по груди и стекала на пол. Солдаты бросились к нему, пытаясь забинтовать. Но он замотал головой и сорвал повязку. Он ходил по подвалу, хрипел и истекал кровью. Дикие умоляющие его глаза искали среди нас поддержки и умоляли о помощи. Он метался по подвалу, мотал головой и безумным, раздирающим душу взглядом, остолбенело смотрел каждому в глаза. Никто в подвале не знал, что делать.
— Иди на льнозавод! — показывая на боковое окно, говорили ему солдаты.
— Ты здесь обескровишь, погибнешь! Иди! Возможно, пройдешь! — сказал я ему.
Он слышал наши голоса, понимал, о чем мы говорили. Оборачивался каждый раз и одним взглядом заставлял умолкать говоривших. Солдаты цепенели от ужаса. Сержант умирал у нас на глазах. Он умирал страшной мучительной смертью. Через некоторое время он подошел ко мне и рукой показал на пистолет, что висел у меня на ремне. Он просил, чтобы я пристрелил его из пистолета, прекратил его страшные мучения.