Ванна Архимеда
Шрифт:
— Да знаете ли, я и в университет поступил, чтобы его охаять. Без всякой веры философию изучил и докторский диплом получил, чтобы над ней посмеяться.
— В вас есть нечто не от мира сего, — пошутил Свистонов.
— Жизнь моя пропадает, художественно построенная жизнь! — горестно воскликнул Психачев. — Сам я не могу написать о себе. Если б мог, к вам бы не обратился.
— Все это романтика, — сказал Свистонов, пряча карандаш. — Поинтереснее расскажите.
— Какого же тут черта романтика, — стал брызгаться слюной Психачев, приблизив
— Это происшествие, уважаемый Владимир Евгеньевич, а не трагедия.
Раздалось:
Не счесть алмазов в каменных пещерах…Психачев молчал, молчал и Свистонов. Темнело.
В окнах дома, ярко освещенного, видны были силуэты, державшие друг друга в объятиях, медленно идущие.
— Неужели я, по вашему мнению, не интереснее этих людей? — прервал молчание собеседник Свистонова.
— Это все пустяки. Все люди для меня интересны по-своему.
— Я не об этом вас спрашиваю, не для вас, а вообще.
На крыльце, а затем в саду показалась Зоя Федоровна. Свистонов, заметив приближающуюся белую фигуру, быстро проговорил:
— Дайте ваш адрес, — и в темноте записал.
— Что же вы здесь стоите? — появилась Зоя Федоровна перед умолкшими. — Вы ведь танцуете? — обратилась она к Психачеву.
Психачев поклонился.
— Танцую, танцую, Зоя Федоровна.
Входя в дом, они столкнулись в дверях с Наденькой и ритмически двигавшимся за ней под музыку Куку.
— Куда вы?
— Натанцевались. Идем в сад освежиться, — задыхаясь, ответила Наденька.
— Ладно, только смотрите, скорей возвращайтесь. Наденька и Куку сели на скамейку.
— Луна, — сказал Куку, — это романтика.
Но в наш трезвый век нам не нужна романтика… И однако, Наденька, уж такова подлость человеческой натуры, луна на меня действует. Вспоминаешь, вспоминаешь, вспоминаешь. Он отодвинул ветку и продолжал:
— Разные легенды, предания старины глубокой. Мне хочется сейчас говорить под музыку, Наденька, о гибельных двойниках, о злых рыцарях, о прекрасной горожанке! Хотел бы я жить в те времена отдаленные. Вижу я себя в готическом замке, в ночной классический час…
Поясняющим шепотом:
— Полночь. И своего двойника. Он высок, пепельно бледен и манит меня за собой. Сам опускается мост, цепями гремя. Выходим мы в черное поле, и там мой двойник бросает мне перчатку, и мы деремся, и мучаюсь я, — ведь в замке высоком моем осталась жена молодая моя на одиноком покинутом ложе. Это вы, Наденька!
— Это чудесный фильм, — ответила Наденька. — Как жалко, что музыка смолкла!
— Ах, Наденька, Наденька, — произнес Куку, — будьте воском в моих руках. Какого я из вас создам человека!.. Мы будем жить тихо-тихо; хотя нет, мы будем путешествовать. Мы посетим достопримечательные страны, увидим памятники, пожалуй, и я прославлюсь, вот только ленив я ужасно…
— Я не брошу кинематографа, — покачала головой Наденька.
— Неужели и для меня не бросите? — стараясь говорить шутливо, спросил Куку.
— Смотрите, там Паша.
Действительно, Паша стоял на освещенном крыльце и искал глазами Наденьку в темноте сада. Куку и Наденька замерли.
— Какой неприятный человек, — тихо сказал Куку. Но Паша, постояв, нерешительно вернулся обратно. Публика, покачиваясь, шумно расходилась. Свистонов прошел за калитку с Ивановым:
— Мне говорили про вас, что вы — пренеприятный человек.
— Досужая сплетня, — ответил Свистонов, беря под руку Иванова.
— Писателем быть, — сказал Свистонов, — не особенно приятно. Надо не показать много, но и не показать мало.
— Прежде всего, не следует причинять горя людям, — заметил Иванов.
— Конечно, — ответил Свистонов. — Какая сегодня тихая ночь! Какой прелестный человек Иван Иванович Куку! Прелестнейшие устремления! Необыкновенная тяга к великим людям! Вы давно с ним знакомы? — спросил он у Иванова.
— Да лет пять.
— Скажите, чем вы объясните, что он…
Рано утром вернулись Свистонов и Иванов на дачу. Зоя Федоровна еще спала среди хаоса предметов, бумажек, гор окурков, подарков.
Она нежилась в своей постели и вздыхала.
— Ну, как, — спросила она за обедом Иванова, — понравился вам Свистонов?
— Очаровательный человек.
— Ну, теперь подождите.
Куку с каждым днем убеждался, что Наденька — Наташа, и появлялись в нем сила воли и духовное упорство и то многообразие способностей, которые сопутствуют нарождающейся любви. Казалось, он помолодел. Его глаза приобрели блеск молодости, члены стали гибкими. Он чувствовал, как в нем играет жизнь. От него начало исходить настоящее очарование.
Кроме того, уже наступала осень с ее золотыми листьями, когда дачники разъезжаются и наступает тишина и дожди за окнами.
И звучала песнь в душе у Ивана Ивановича, как у настоящего влюбленного.
Наденька смотрела на Ивана Ивановича и не могла оторваться. Ее тянуло к нему. Она краснела при встрече с ним, ее глаза смотрели доверчиво.
Наконец, Наденька уехала.
Уехал и Куку.
Глава третья. Куку и Кукуреку
Поезд черепашьим шагом плелся по направлению к Ленинграду. Дачные вагончики дребезжали. Трина Рублис читала книгу; ее пальцы, от садящегося солнца ставшие румяными, перелистывали порозовевшие страницы. Она увлекалась фабулой и пропускала описания. У нее будет опять мужчина. Она была спокойна.