Варавва
Шрифт:
— Я не осмелился бы потревожить в столь поздний час покой прокуратора Иудеи, но только ты, милосердный Пилат, можешь выполнить мою нижайшую просьбу, — в голосе Иосифа звучала надежда. — Не допусти, чтобы Праведник был погребен вместе со злодеями, как приказали старейшины… Позволь положить Священное Тело в склеп, приготовленный для меня, и похоронить с молитвами и слезами, как умершего героя…
— Умершего? — переспросил Пилат. — Ты уверен, что Он умер?
Иосиф испугался. Снова тот же самый вопрос… Но он не успел ничего ответить — Пилат вскочил с
— Мирская сила не может убить Назорея! Он жив! Несчастные! Вы торжествуете, видя кажущуюся гибель Бессмертного! Он — Бог! Вы видели только страдания Человека, а я… я видел больше…
Нежно обнимая Пилата, Юстиция умоляла его не волноваться, но он горячо продолжал:
— Я надеялся, я верил, что и они наконец увидят очевидное: всю лучезарность этого удивительного Облика, такого неземного, что каждую минуту я ждал — Он вот-вот растворится во вселенной… Он не умер! Он не мог умереть, хотя Его и распяли! Он владеет тайной смерти, недоступной людям…
— Пилат, прошу тебя, не волнуйся так! — говорила заботливая супруга. Но Пилат не видел и не слышал ее — он мысленно снова стоял в синедрионе и омывал руки.
— Я не виноват! — кричал он в отчаянии. — Это дело иудеев, и они ответят за преступление! Я же заявляю и перед небом, и перед цезарем: не повинен я в крови Праведника!
Весь дрожа, Пилат простер руки к посетителю. Потом, опомнившись, вдруг сказал, глянув на него:
— Зачем здесь этот человек?
Иосиф недоумевающе посмотрел на Юстицию. Она быстро смахнула слезы и сказала, глотая застрявший в горле комок:
— Ты забыл, Понтий? Он просит тело Казненного Пророка для приличествующего Ему погребения. Исполни его просьбу и отдохни — ты утомился…
Пилат смотрел на Иосифа, что-то припоминая.
Потом сказал решительно:
— Бери то, что ты считаешь смертным телом, и поступай, как велит обычай. Я даю тебе на это разрешение.
Пилат вдруг рассмеялся.
— Разрешение… положить в гроб то, что не вместит и не скроет ни один склеп, не уничтожит никакое время…
Иосиф протянул прошение, и прокуратор поставил на нем печать. Низко поклонившись, советник уже хотел выйти, как во дворце послышался шум и в покои Пилата ворвался разъяренный Каиафа.
— Ты ответишь перед цезарем за измену, Пилат! — кричал первосвященник. — Ты сговариваешься с фокусниками, чтобы осуществить мнимое воскресение одного из них — Назорея!
Прокуратор величественно встал.
— Кого ты называешь изменником, подданный Рима? — властно произнес он. — Хотя ты и первосвященник, но понесешь наказание за оскорбление наместника цезаря в его владениях!
Каиафа побелел от сдерживаемого бешенства.
— Ты тоже ответишь пред цезарем, Пилат! — сказал он, брызгая слюной. — Разве ты забыл, что обманщик, которого распяли, говорил: «Через три дня воскресну!»? А теперь ты даешь разрешение похоронить Его в склепе, тайна которого известна ему одному, — Каиафа ненавидяще посмотрел на Иосифа. — Он спрячет Тело, а потом провозгласит, что Христос воскрес!
Иосиф не отвел строгих, спокойных глаз. Глядя в лицо Каиафе, он сказал:
— Ты боишься, Каиафа… Ты не можешь опомниться с тех пор, как узнал, что в то время, когда Распятый испустил дух, завеса в храме разодралась надвое… Приди в себя… Самые жестокие и те оставляют мертвых в покое… И этот покой заслужил Тот, Кто казнен так несправедливо…
Кровь прилила к лицу обычно бледного Каиафы.
— Ты слышишь, Пилат? — воскликнул он. — Как дерзок этот аримафеянин!
— Он говорит правду, — вмешалась Юстиция. — Иисус из Назарета безгрешен.
Первосвященник гневно глянул на женщину, осмелившуюся перечить ему, и сказал сквозь зубы:
— Я с женщинами не спорю — они не имеют права голоса в наших совещаниях.
Юстиция презрительно улыбнулась:
— Ты забыл, Каиафа, что перед тобой римлянка! Первосвященник вздрогнул и уже другим, более миролюбивым тоном сказал, обращаясь к правителю:
— Прошу тебя, взвесь все до мелочей, Пилат, чтобы не навлечь на себя недовольство цезаря! Хладнокровные римские воины — и те заразились странной болезнью: они говорят про милосердие! Они отказались переломить кости богохульного Назорея, заявив, что в этом нет надобности — Он умер… Они нарушили закон! Исполни они мое желание, Тело Распятого было бы изрублено на мелкие кусочки!
Глаза Каиафы горели мстительным огнем, он тяжело дышал.
— Твой сотник проявил самоуправство, — продолжал служитель Иеговы. — Своей властью отдал Тело Назарянина женщинам, среди которых известная блудница Магдалина, Они подняли страшный вой, когда воины хотели отнести Его к месту, где обычно зарывают преступников… И эта распутная девка заявила, что Иосиф Аримафейский добьется разрешения прокуратора похоронить Назорея с почестями! Почести фокуснику и богохульнику!
Каиафа притворно воздел свои худые руки, призывая Иегову в свидетели.
— Пилат, если ты дашь это разрешение, ты поощришь хитро задуманный заговор!
Прокуратор смотрел на первосвященника как на низкого раба — с презрением, надменно.
— Юстиция, прикажи позвать Петрония. Вошедший центурион приложил правую руку к сердцу, приветствуя начальника:
— Слава цезарю!
— Слава! — махнул ответно Пилат и медленно и внятно, как на допросе, спросил:
— Скажи, Назорсй умер?
— Да, благородный Пилат!
— Ты точно знаешь? Тебя не обманули? — продолжал допытываться прокуратор.
— Один из воинов пронзил Ему бок копьем, чтобы убедиться в Его смерти… — ответил центурион,
— Что побудило тебя отдать Тело Распятого близким Ему людям, а не закопать возле городской стены, как преступника?
Петрония смутил этот вопрос, но, набравшись смелости, он твердо сказал:
— Распятый казался Человеком безгрешным и храбрости необыкновенной…
Пилат посмотрел на Каиафу.
— Вот видишь? Петроний, как всякий римлянин, уважает храбрость…
Первосвященник презрительно усмехнулся. А Пилат продолжал, обращаясь к центуриону: