Варфоломеевская ночь
Шрифт:
Графиня кивнула, признавая справедливость доводов служанки.
— Так, так, — медленно проговорила она, и глаза сузились и запылали гневом, — выходит, они приходили сюда, чтобы выручить из беды друга?
— Да, мадам.
— И думают, что сумели обвести вокруг пальца! — сухо и отрывисто рассмеялась она. — Плохо же они меня знают, господа кальвинисты. Я отомщу им за унижение, а заодно и за погром, что они учинили!
Она выбежала на улицу и принялась громко кричать, зовя на помощь. Однако никто не откликнулся, хотя вооруженные группы католиков и расхаживали поблизости. И только когда она догадалась крикнуть «Убивают католиков!», к ней сразу же примчался со стороны Монмартра небольшой отряд вооруженных горожан из народного ополчения. Иные держали в руках шпаги, но то были просто наемные убийцы — искатели приключений и легкой наживы. Едва графиня
Настигнув протестантов, они сразу же вступили в бой. Силы были неравными, потому что противник был вооружен аркебузами, и наши друзья поняли это, когда увидели дула ружей, с двух сторон направленные на них. Теперь надо было постоянно передвигаться с места на место, чтобы аркебузиры не смогли прицелиться. Еще лучше было подставить под пулю спину врага, поэтому они старались не убивать противников, а, пользуясь ими как живыми щитами, приближаться к стрелкам, чтобы поразить сначала их. А те — то целясь, то вновь поднимая головы и осыпая гугенотов проклятиями, никак не могли произвести выстрел, ибо в этой куче тел, которая вертелась перед глазами, наверняка можно было попасть в своих.
Но один сумел все-таки выстрелить, и пуля угодила Шомбергу в бедро. Он вскрикнул; его ладонь, которую он протянул к пораженной ноге, моментально окрасилась кровью.
— Каналья! Он меня ранил!
— Есть один! — закричал удачливый стрелок. Матиньон, стоявший ближе всех, выхватил из-за пояса пистолет и разрядил в него. Тот упал, даже не вскрикнув. Этого, видимо, и ждал противник Матиньона и сразу же сделал выпад. Однако старый вояка был начеку, и сумел отвести лезвие в сторону, но все же недостаточно проворно, и оно порезало ему колет и царапнуло кожу на груди. Рана была неопасной, но кровь полилась струей. Обращать на это внимание не было времени, поскольку ему приходилось отбиваться от двух противников сразу, да еще и наблюдать за тем, чтобы не напали сзади.
Но выстрел все же раздался за спиной. Матиньон пожалел, что не успел вовремя обернуться, но — странное дело! — совсем не почувствовал боли, а ведь был уверен, что стреляли именно в него. Когда он, наконец, повернул голову, то увидел Лесдигьера с дымящимся пистолетом в левой руке. Шагах в десяти от него лежал на мостовой мертвый аркебузир. Теперь надо было покончить еще с двумя, давно уже целившимися из ружей. Зарубив одного из своих противников, того, кто загораживал стрелка, Лесдигьер увидел, как дуло аркебузы уставилось на Шомберга. Вот-вот раздастся выстрел! Он быстро отскочил в сторону и, выхватив из-за пояса второй пистолет, разрядил его во врага. И вовремя! Аркебузир упал, а его товарищ, последний из оставшихся в живых стрелков, торопливо, даже не цедясь, выстрелил в сторону Лесдигьера и бросился наутек.
Теперь все обстояло гораздо проще, поскольку не надо опасаться пуль. Лесдигьер сосчитал противников: их было семеро, из них трое против него. Он улыбнулся, но не стоило слишком затягивать игру, потому что каждую секунду к неприятелю могло подоспеть подкрепление.
— Смеешься, гугенотская собака! — крикнул один. — Готовишься к смерти? Так получай же ее!
И сделал выпад. Но тут же, захрипев, упал: шпага Лесдигьера проткнула ему горло. С остальными двумя он расправился так же, это заняло у него всего несколько секунд.
Матиньон слабел, это было заметно, хотя он не подавал виду и продолжал отчаянно защищаться один против двух. Шомберг дрался уже один на один. Лесдигьер оттеснил Матиньона в сторону и тут же мощным ударом разрубил ближайшего к нему противника чуть ли не напополам; тот зашатался и упал, из его распоротого живота стали вываливаться внутренности. Второй бросился бежать, но не успел: шпага Матиньона обрушилась ему на голову, и он свалился, заливаясь кровью. Друзья обернулись. Шомберг, как ни в чем не бывало, стоял за их спинами и вытирал лезвие шпаги об одежду убитого.
Все окончилось благополучно, но надо было уходить. Приютившись в подворотне одного из домов, друзья наскоро перевязали раны; Шомберг нацепил опознавательные знаки, которые снял с убитого католика, и они быстро направились к улице Сент-Оноре, даже и не подозревая, какая их здесь ждет встреча.
Едва они прошли улицу Прувель, как увидели отряд всадников, движущийся прямо на них со стороны улицы Ферронри. Столкновения было не избежать. И, может быть, эта встреча осталась бы без последствий, но руководил отрядом из десяти вооруженных гвардейцев сам герцог Анжуйский, восседавший на белом жеребце, а Лесдигьер был слишком популярен в кругу двора, чтобы остаться неузнанным.
— Ба, какая встреча, господин Лесдигьер! — воскликнул Месье, осаживая скакуна и давая знак отряду остановиться. — Что это вы здесь делаете? Разгуливаете по Парижу в обществе друзей так, будто вас совершенно не касается, что сегодня режут ваших собратьев-гугенотов? Ах, да, ведь на вас опознавательные знаки, благодаря которым вы надеетесь остаться неузнанными! Желаете разделить участь вашего адмирала, которого поволокли на Монфокон, чтобы повесить там? Вижу, нашим товарищам довелось уже пролить кровь за святую веру; а вы? Вы даже не ранены! Ни одной царапины! Не кажется ли вам это несправедливым по отношению к друзьям? Ну да кто же может противостоять первой шпаге королевства! Посмотрим, сумеете ли вы нынче выдержать натиск десяти шпаг и сохранить свою жизнь, не пролив ни единой капли крови. Кстати, кажется, у нас есть небольшой счет друг к другу? Теперь самое время рассчитаться с долгами; вы, во всяком случае, заплатите мне за все сполна. Убейте этих еретиков, — крикнул он гвардейцам, — ибо это, кажется, последние из их главарей, которые еще остались в живых!
И его всадники бросились вперед.
Поначалу они нападали на гугенотов, не слезая с лошадей, но после того, как две из них упали на бок — одна со вспоротым брюхом, другая с перерезанными сухожилиями передних ног — и придавили при этом седоков, они спешились.
Лесдигьер был полон энергии и мужества, и такое явное неравенство сил лишь усиливало его задор, особенно когда он увидел ошибку противника, отказавшегося сражаться верхом. Но Матиньон и Шомберг отнюдь не разделяли его оптимизма и боевого настроя. Оба их легких ранения не причиняли особого беспокойства, но все же силы были у них уже не те: потеря крови давала знать. Лесдигьер понимал это и старался быть к ним как можно ближе, а потому вышло так, что они втроем заняли своего рода круговую оборону, так что подкрасться к любому из них сзади не представлялось возможным. Они могли, конечно, прислониться к стене одного из домов и обеспечить, таким образом, надежный тыл, но здесь были свои минусы, и каждый понимал это. Во-первых, неизвестно, кому принадлежал этот дом и не скинут ли им на головы с окон верхних этажей какой-либо предмет, например, бревно; во-вторых, заняв такую позицию, они представляли бы собою удобную мишень для стрелков, так что те могли бы свободно расстреливать гугенотов с любой из сторон, стоило только нападавшим расступиться, в то время как в нынешней ситуации трудно было произвести прицельный выстрел, не рискуя попасть в своих; и, наконец, им надо было перебираться на другую сторону улицы Сент-Оноре, откуда, собственно, им и надлежало начинать свой путь к мосту Менял; к тому же здесь легче было затеряться в узких и кривых улочках Луврского квартала. Поэтому они, отчаянно защищаясь и уже получив кое-какие ранения, понемногу смещались в сторону улицы Тиршап.
На счастье, никто из горожан, сновавших по улице Сент-Оноре вверх-вниз, не выразил желания помочь гвардейцам, хотя многие тащили на плечах аркебузы и пищали. Но, во-первых, было непонятно, почему католики сражаются с католиками, ведь на всех были одни и те же опознавательные знаки, и в таких условиях никто не решался прийти на выручку ни тем, ни другим, боясь самому оказаться потом в неловком положении. К тому же герцог Анжуйский, восседавший на жеребце и молча наблюдавший картину сражения, никого не звал. А каждый из тех, кто в эту ночь убивал и грабил во имя святой веры, тащил домой добро убитых гугенотов, а порою и католиков, и не имел никакого желания вмешиваться в дела дворян, рискуя при этом остаться без добычи. Поэтому каждый, бросая мимолетные взгляды на дерущихся, спешил поскорее пройти мимо, не забывая, однако при этом громко крикнуть «Да здравствует король!» или «Слава герцогу Анжуйскому и герцогу Гизу!» Были, впрочем, любопытные, которые стояли в отдалении и молча, наблюдали за схваткой, причину которой не понимал никто. И, рассудив, что дворяне-католики что-то не поделили между собой, а судьей в их борьбе выступает сам Генрих Анжуйский, они не вмешивались. Ждали исхода сражения, чтобы потом, когда все будет закончено, забрать себе одежду убитых и прочее, что при них найдут. Мертвым ведь одежда ни к чему, а на обнаженном трупе не написано его вероисповедание.