Варфоломеевская ночь
Шрифт:
— Иначе и быть не может, мадам, — улыбнулся Шомберг, — ведь я брал уроки у самого Лесдигьера и, думается мне, у него нет причин упрекать меня в том, что я оказался неспособным учеником.
— Так вам, значит, уже успели наговорить про нас кучу всяких небылиц? — спросил Лесдигьер.
На что Анна, захлопывая ненужную теперь уже книгу, ответила:
— Появление всякого нового лица при дворе всегда вызывает жгучее любопытство, в особенности у женской половины, вам надо бы это знать, мсье. Тот, о котором совсем недавно говорил весь Париж, не может не вызвать живейшего интереса, особенно если учесть, что он протестант и был в Париже в ночь на святого Варфоломея. Все диву даются, как вам тогда удалось спастись от резни.
— Верно, с ним были его друзья, — заметила герцогиня Франсуаза, — которые и помогли избежать смертельной опасности. Не правда ли, мсье Шомберг? Ведь католики стреляли в гугенотов из пистолетов и аркебуз!
— Правильнее было бы сказать наоборот: это мсье Лесдигьер и наш друг Матиньон спасли от смерти в ту ночь вашего покорного слугу, мадам, — ответил Шомберг. — Не подоспей они на помощь, эти мерзавцы растерзали бы меня так же, как и остальных, и уже не довелось бы иметь счастье видеть вас, герцогиня, и держать вашу прелестную ручку.
И он, к огромной радости мадам Франсуазы, поцеловал ее пальчики.
— Ну вот, — произнесла Диана де Франс, — я же говорила вам, что эти Орест и Пилад [50] неразлучны как в битвах, так и в амурных похождениях и, не задумываясь, пожертвуют собой, если это потребуется для спасения жизни или чести друга. Вам еще представится случай убедиться, милые дамы, коли ваши отношения с кавалерами не ограничатся лишь сегодняшним вечером. Что же касается меня, то я оставляю вас и надеюсь, что вам не придется скучать в обществе таких отважных и галантных господ офицеров, а вам, друзья мои, среди двух таких очаровательных дам.
50
Орест и Пилад — герои древнегреческого эпоса, символ неразрывной мужской дружбы.
И герцогиня, мило улыбнувшись на прощанье, покинула зал.
Шомберг по просьбе Франсуазы тут же начал рассказывать, что предприняли Лесдигьер с Матиньоном для его спасения и как им удалось остаться живыми в ту ночь. А мы, дабы не оказаться слишком назойливыми зрителями, по примеру Дианы тоже покинем их, ибо беседа затянется так долго, что только колокол церкви монастыря кармелиток вернет к реальной действительности, удары которого возвестят, что уже одиннадцать часов вечера и ворота Лувра закрылись. Впрочем, никого из четверых это не смутило.
Глава 4
Гости из Польши
На другой день весь Париж взбудоражило неожиданное и радостное известие: прибывают польские послы вместе с их духовенством и многочисленной свитой из шляхтичей. Они уже подъезжают к воротам Сен-Мартен, их встречают Франциск Алансонский, братья Гизы, члены магистрата, старшины города Парижа и весь цвет французского королевского двора. При подъезде к воротам послов встретили десять рот аркебузиров и красных камзолах с рукавами а-ля-буф, которые тут же произвели нестройный залп из своего оружия. Обменявшись приветствиями как с той, так и с другой стороны, кортеж двинулся по дороге к посольству в сторону королевских парков близ ворот Сент-Антуан.
Через день поляков принял в Лувре сам король Карл. Рядом с ним стояли его мать, Елизавета Австрийская, и трепещущий брат Генрих. Вид послов не только удивил, но и напугал Анжу. Когда первые приветствия были закончены и послы расселись на заготовленных для них местах, он дернул брата за рукав камзола.
— Посмотри, Карл, — зашептал он, — во что одеты эти люди! Все в каких-то немыслимых длинных халатах до пят, у каждого кривая сабля на боку и колчан со стрелами за спиной! А их бороды опускаются до самой груди! А их шапки с высокими перьями! И мне тоже надо будет носить такую, и ходить и таком же длинном халате?!.. Брат, брат! Неужто мне отныне придется жить среди этих диких людей?
— Это не страшнее, но весьма почетнее, чем позорно осаждать какую-то крепость, которую ты не мог взять целых полгода, — ответил ему король.
И тут взгляд Анжу упал на Марию Клевскую, супругу принца Конде. Он давно уже любил ее, и она отвечала тем же, и теперь мысль о том, что он навсегда лишится ласкового взгляда ее горящих глаз, что его любовь останется здесь, а он уедет в далекую варварскую страну, где будет жить в окружении других людей, исполнять чужую волю и привыкать к неведомым и непонятным обычаям — мысль эта вызвала такую бурю негодования, что на глазах появились слезы, а пальцы сами вцепились в руку Карла, сидящего рядом.
— Брат! — жалобно заскулил он, будто щенок, которого бросает хозяин. — Не отпускай меня в эту варварскую страну. Я не хочу туда! Я не поеду!
Карл в бешенстве так схватил его ладонь, что Анжу чуть не вскрикнул от боли.
— Ага! — воскликнул король, однако не так громко, чтобы его услышали послы. — Тебе не дает покоя престол Франции, ты ждешь моей смерти и хочешь занять мое место! Но не думай, что тебе это удастся так легко, прежде я сгною тебя в далекой восточной стране, королем которой тебя сделал. А если ты еще будешь хныкать, я объявлю, что ты жалкий трус и никуда не годный государь, который не желает становиться королем другой державы, потому что в этой его накрепко привязала к себе юбка принцессы Конде!
— Это не так, брат, клянусь!
— Если ты еще скажешь хоть слово, я прикажу арестовать тебя и засадить в Бастилию по обвинению в покушении на жизнь короля. Оттуда тебе уже не выбраться. Думаю, что после этого здоровье мое пойдет на поправку. Ну, выбирай, что тебе больше по вкусу!
После этого Генрих Анжуйский опустил голову, замолчат и больше не проронил ни слова. Зато вечером побежал к матери.
— Король совсем не любит меня, — обнял он ее и уткнулся лицом в плечо. — Что я ему сделал, зачем он отправляет меня в Польшу?
Она долго молчала, чувствуя, как тело любимого сына вздрагивает в ее объятиях. Когда он немного успокоился, сказала:
— Этого требуют интересы государства, Анри.
— И ты жертвуешь мною в угоду государственным интересам? Но ведь ты знаешь, как я люблю тебя!
— Знаю. Но такова участь королевских детей: они не должны думать о себе, а лишь о гибкой и мудрой политике, выгодной для их королевства.
— Неужто мне всю жизнь придется сидеть в Варшаве, и я никогда больше не увижу ни тебя, ни мою дорогую Францию? А после смерти Карла на престол сядет мой братец, который тоже желает поскорее избавиться от меня!