Варфоломеевская ночь
Шрифт:
— Успокойся, сын мой, в твое отсутствие я постараюсь сделать так, чтобы обеспечить тебе как старшему брату, право на французский престол… Быть может, это случится даже раньше, чем ты думаешь.
— Ты имеешь в виду…
Она кивнула:
— Дни его сочтены, я и сама это вижу. Доктора разводят руками: они бессильны. Сбывается предсказание Нострадамуса. Вот и не верь после этого в белую магию.
— Матушка, ты пролила бальзам на мою душу. Я уеду, но буду ждать известий, и как только это случится…
— Я сейчас же напишу, и ты немедленно приезжай. Станешь королем Франции, сын мой, обещаю тебе это.
Такой разговор состоялся поздним вечером 21 августа 1573 года.
Двадцать третьего августа послы нанесли визит Генриху Наваррскому и королеве Маргарите. Надо было видеть их удивленные лица при этой беседе. Аббат Брантом, присутствующий при встрече, писал, что они бурно жестикулировали и оживленно переговаривались между собой. Когда же стали переводить их восторженные речи, то оказалось, что королева Наваррская — единственная, кто отвечает им на латыни; это и вызвало бурю восхищения. Новый взрыв восторга вызвал ее ответ на польском языке. После этого они превознесли ее, чуть ли не до небес, не забывая восхвалять ее наряды, обаяние и красоту.
Глава 5
«Выпад» Месье
Спустя несколько дней вечером в покоях герцога Алансонского состоялась памятная беседа, о которой упоминает Брантом. Такое времяпрепровождение было присуще царственным особам, скуки ради в обществе своих фаворитов перемывавшим кости дамам не только двора, но и жившим в далекой древности, во времена Светония и Плутарха. Бесед таких, как уже упоминалось, было немало, но ни в одной из них доселе не упоминалось имя человека, о котором надлежит рассказать. Кстати, в том же виде, в каком она была услышана этим вечером. Аббат Брантом преподнес ее в своих «Галантных дамах» полагаю, во вред господину, ибо подобное могло случиться с ним лишь в пору его юности, между тем как сейчас ему было около двадцати пяти лет.
Итак, в кабинете Франциска Алансонского, выпив изрядное количество вина и забыв на время дрязги, собрались пятеро: сам герцог, его брат Анжу, господин дю Гаст, Брантом (в ту пору он еще не был другом человека, о котором вскорости пойдет речь) и некий господин де Ла Моль, сорокалетний фат, щеголь и дамский волокита, совсем недавно появившийся при дворе, тем не менее, разбивший уже не одно хрупкое женское сердце и, как говорили, подбиравшийся даже к самой Маргарите Наваррской. Он был нахалом, задирой и повесой, и его никто не любил, но тем не менее он находился здесь в силу дружбы с герцогом Алансонским, который пригласил сюда и аббата Брантома. Что касается дю Гаста, то это был, как мы помним, человек Генриха Анжуйского. Других любимчиков, иначе называемых «миньонами», Анжу приглашать не стал: те были еще юны и набирались самостоятельно того опыта, которым эта пятерка собиралась поделиться друг с другом.
— Спору нет, Диана де Пуатье славилась красотой даже и старости, — сказал Анжу. — Говорят, она каждое утро купалась в ледяной воде родника, что у реки Шер. И это при том, что она совершенно не пользовалась помадами, румянами и белилами. А фигурой даже в последний год жизни она могла бы дать сто очков вперед многим из наших фрейлин.
— Кому же еще могла достаться такая красота, — спросил дю Гаст, — как не королю Генриху, вашему батюшке, принц?
— Да разве это показатель? Возьмем, к примеру, госпожу Д'Омон. Видели вы когда-нибудь, чтобы женщина, которой далеко за пятьдесят, выглядела так свежо и аппетитно, будто ей всего двадцать? Честное слово, Шатонеф ей в подметки не годится, и был бы я лет на десять постарше, маршальша лежала бы в моей постели.
— Да, но ведь Диане было под семьдесят, а у нее не было даже ни одной морщины.
— Говорю же тебе, она не пользовалась косметикой. Все, кто ею пользуется, быстрее стареют.
— А что вы скажете о маркизе де Ротлен, господа, матери покойного герцога де Лонгвилля? — вмешался в диалог Брантом. — Ее красота вовсе не претерпела изменений со временем, а ее восхитительные глаза и по сей день не оставляют мужчин равнодушными.
— Разве только лицо ее немного покраснело, — изложил свой взгляд Ла Моль. — Я говорю это, зная, как она выглядела лет двадцать тому назад; мы встречались с нею однажды в Орлеане. О, это была богиня, невзирая на возраст, приближавшийся к сорока. А ее глаза? Господин Брантом прав: таких восхитительных нет ни у кого.
— Так-таки ни у кого? А у мадам де Сов или, к примеру, у принцессы Конде? — Алансон решил, что собравшимся интересно его мнение. — Но речь не о глазах. И если мы завели разговор о красоте и прочих женских достоинствах пожилых дам, то уместно будет напомнить об адмиральше Франсуазе де Брион. Самому мне не доводилось видеть, но я слышал рассказы о ее небывалой красоте…
— … которая перешла к ее дочери, Франсуазе де Барбезье, — перебил собеседника дю Гаст. — Поставь их рядом — и не отличишь, кто мать, а кто дочь.
— То же можно сказать и о госпоже де Марей, — добавил Брантом. — Я виделся с нею совсем недавно, видел и ее дочь. Так вот, матушка необыкновенно хороша, несмотря на то, что ей уже под семьдесят; я не удивлюсь, если мне доведется встретить ее такою же и в сто лет. Кстати, я слышал, что красота госпожи Д'Этамп все еще не увяла, хотя, если мне не изменяет память, она родилась, чуть ли не в прошлом столетии.
— Ну, где же ей увядать, — добавил Ла Моль, — когда у нее даже сейчас есть любовник, и притом совсем нестарый.
— Кто же это?
— Господин Матиньон, гугенот. Он рассказывал, что помогал старой герцогине держать оборону ее замка во время осады Ла-Рошели.
— О том, что он ее любовник, он тоже вам рассказал?
— Вовсе нет; об этом знает весь двор.
— Кто он, этот Матиньон? — спросил Алансон. — Я знаю одного, наместника короля в Нормандии.
— Это его брат. Он служит принцу Конде и, говорят, весьма ловок с женщинами.
— Из чего вы это заключаете? — вопросил Брантом.
— Как, разве вы не знаете, что он задрал юбку баронессе Фонтен-Шаландре прямо напротив приемной короля, — воскликнул Ла Моль, — а любимицу королевы-матери Николь де Лимейль разложил прямо на подоконнике в обеденном зале?
— А вам, откуда известно?
— Свидетелем этого был весь двор.
— Но вы-то тоже от него не отстали в любовных похождениях, господин де Ла Моль, — вставил дю Гаст. — Говорят, вы алчный пожиратель дамских сердец.
— Что поделаешь, если они сами вешаются на шею.