Варфоломеевская ночь
Шрифт:
— Что ж, пусть будет так. Не желаете ли вы удвоить нашу пару?
— Нет, я не хочу устраивать побоища и этим брать грех на душу, да еще и привлекать внимание стражи лишним шумом.
— Ну, в тех местах она редко появляется. Но как вам: будет угодно, это ваше право. Что касается меня, то я, с вашего позволения, приду со своим другом шевалье де Шомбергом; он будет простым наблюдателем, а заодно и нашим секундантом.
Шомберг сделал шаг вперед и поклонился Бюсси. Тот, в свою очередь, ответил тем же и проговорил:
— Как пожелаете, но помните, что, убив вас, мне может прийти охота расправиться и с вашим другом.
— Сочту эту смерть весьма почетной, мсье, — сказал Шомберг, — ибо я умру во имя дружбы, священнее которой нет ничего на свете.
— Даже любви? — ухмыльнулся Бюсси.
— Даже любви. Жаль, что вам этого не понять.
— Что ж, возможно, вы и правы. Итак, господа, мы договорились. Кстати, с какой стороны лучше всего пройти к этому лугу, о котором вы говорили, мсье Лесдигьер?
— Удобнее будет выйти из ворот Сен-Бернар и, пройдя сто шагов, повернуть направо, — подсказал Ла Моль. — Там есть тропинка, которая прямиком и выведет вас куда нужно. Я знаю это место.
— Надеемся на вашу порядочность, господин де Ла Моль, — повернулся к нему Бюсси, — в том, что вы не огласите место нашей встречи, иначе, чего доброго, нас арестуют, король ведь запретил дуэли. Если же окажется, что вы все-таки проболтались, то, клянусь честью, я собственноручно убью вас, разумеется, коль останусь в живых. То же сделают и господа Лесдигьер и Шомберг, если повезет им.
— Даем вам в этом свое обещание, — сказали оба.
— А теперь до завтра, господа.
Все трое учтиво раскланялись, и Бюсси вернулся к своему обществу, которое с нетерпением ждало его.
Ла Моль, который, как и предвидел Бюсси, хотел доложить герцогу Анжуйскому об условиях и месте поединка, поспешно ретировался, закусив от досады губу. Единственное, на что он решился — это рассказал герцогу о том, что его миссия вполне удалась, но ни словом при этом не обмолвился о месте встречи, хотя именно на это и рассчитывал Месье, мечтавший арестовать Лесдигьера и упрятать в тюрьму. Угроза Бюсси оказалась действеннее, нежели желание выслужиться, и Ла Моль вполне удовольствовался обещанным перстнем с руки польского короля.
Что же до наших друзей, то они вернулись к фрейлинам, которые, как и надлежало в подобных случаях, отошли от мужчин на почтительное расстояние.
На другой день все трое встретились в назначенном месте Бюсси как раз показался из-за поворота тропинки, когда колокол аббатства Сен-Виктор возгласил десять часов.
Утро в этот день было пасмурным, но теплым. С Сены дул легкий ветерок, с дороги, ведущей к воротам Сен-Виктор, слышался скрип повозок: это крестьяне разъезжались по деревням или, наоборот, везли в город зелень, овощи и фрукты с огородов. Правда, то были уже запоздавшие, ибо рынки начинали работать с рассветом, когда покупателей было больше всего. Все трое с почтением поклонились друг другу и тотчас выбрали место на чистой поляне, в нескольких шагах от которой протекала речка, впадавшая в Сену за аббатством Бернардинцев. Лесдигьер и Бюсси сняли камзолы и, оставшись в одних рубахах, обнажили шпаги. Шомберг, сложив руки на груди, встал от них в десяти шагах и принялся, молча наблюдать, прислонившись спиной к дереву. Однако, верный долгу секунданта, он все же попытался примирить враждующие стороны.
— Если я вынимаю шпагу из ножен, — произнес Бюсси, — то вовсе не для того, чтобы бесславно бросить ее обратно, не омочив лезвие в крови врага. А вы согласны со мной, мсье Лесдигьер?
— Вполне. Но давайте начнем; кажется, ветер скоро разгонит тучи и выглянет солнце, которое будет слепить вам глаза.
— Да, да, — кивнул Бюсси, — тем более что у меня сегодня важная встреча, и мне вовсе не хочется опаздывать.
Бюсси как заправский дуэлянт, на счету у которого немало поединков, не стал торопиться и нападать первым; сначала он должен был выяснить приемы нападения, которыми будет пользоваться его враг, а уж потом, сообразуясь с этим, избрать для себя необходимые меры защиты и согласовать все это с собственными атаками, которые будут несколько другими, что опять же позволит выявить способности противника к отражению его ударов и, таким образом, полностью распознать методику его боя.
Но Лесдигьер тоже не спешил, ибо торопиться ему было некуда. Действовал он, надо сказать, по той же схеме, но, без труда разгадав тактику противника, стал нападать, зная, что Бюсси обрадуется такой горячности и не преминет использовать это для неожиданного и смелого броска, когда почувствует, что неприятель сомневается в успехе своих атак.
Лесдигьер, действительно, после нескольких безуспешных выпадов перешел к обороне, причем сделал это так открыто и напоказ, что Бюсси понял его хитрость и не стал нападать, ожидая возобновления атак. Но поскольку их не было или, во всяком случае, они были очень вялыми, то он решил самому начать решительное наступление, которое ему всегда удавалось и неизменно приносило одну победу за другой. Однако, помня о том, что перед ним мастер шпаги, и понимая, что это может быть всего лишь уловка с его стороны, Бюсси произвел сначала два коротких выпада, которые были весьма робко отбиты. Недоумевая, что все это может значить, но, верный своей тактике стремительного нападения, Бюсси, не забывая о необходимой обороне, бросился в атаку и обрушил на противника град мощных ударов. К его удивлению, все они были хладнокровно парированы.
Он начал горячиться. Но, помня, что досада — плохой советчик в бою, он вместо обычных выпадов перешел к итальянской школе боевых искусств, которым обучался некогда, живя в Пьемонте у своего дяди. Однако, к его изумлению, ничто не помогло — ни стокката, ни имброкката, ни пунто реверсе. Все эти приемы Лесдигьер хорошо знал, и они не вызвали у него ни малейшего удивления, как до этого батман, мулине и рипост.
Бюсси растерялся. Это было видно по легкой неестественной улыбке на губах, по испарине, появившейся на лбу, по тому, как беспокойно забегали его глаза. Он вновь перешел к французской школе, но его следующий удар был остановлен кинжалом, а его собственный кинжал, наткнувшись на острие шпаги Лесдигьера, выскользнул или, вернее, был вырван из его ладони и, описай порядочную дугу в воздухе, шлепнулся в воду прямо посередине ручья. Бюсси проследил за его полетом, и оторопело уставился на Лесдигьера. На лице своего врага он не увидел ни единого следа ни волнения, ни усталости — ничего; только легкая улыбки на губах да небрежная поза говорили, что он нанесет последний удар, когда ему надоест забавляться.
Бюсси внутренним чутьем сразу же понял это; но не потому, что остался без кинжала, ибо Лесдигьер, рассмеявшись, тотчас выбросил свой, который упал к ногам Шомберга, откровенно зевнувшего при этом. Это уравнивало шансы противников и не противоречило правилу дуэлей. Поступок, и Бюсси это почувствовал, вызвал у него уважение к Лесдигьеру. Тот между тем, отставив ногу в сторону, спокойно стоял напротив и улыбался, разглядывая своего обескураженного врага и опираясь рукой на шпагу, воткнутую острием в песок.
И Бюсси интуитивно понял, что попал в западню, из которой живым уже не выбраться. И от этой мысли, от сознания собственного бессилия, он стал горячиться и допускать досадные промахи, неизбежные в тех случаях, когда шпагой руководит не разум, а порыв, внутреннее состояние души. Он сам видел эти промахи и с замиранием сердца уже несколько раз думал, что вот именно в эту секунду противник воспользуется его ошибкой и нанесет окончательный удар, который и оборвет его жизнь, но всякий раз удивлялся, видя, что Лесдигьер ровным счетом ничего не предпринимает для решительной атаки и только кротко улыбается, играючи отражая бесполезные удары Бюсси.