Варфоломеевские ночи
Шрифт:
И Яша стал рассказывать:
Александр Лазаревич Гельфанд, он же Парвус, он же Александр Москович родился на три года раньше вождя мировой революции Ленина в местечке Березино Минской области в еврейской семье. Уехал в Одессу, потом в Германию, где окончил университет и стал доктором философии, выражал идеи германской социал-демократии. Знаком с Плехановым, Каутским, Аксельродом и другими революционерами. Каутский сделал его журналистом, затем он стал редактировать немецкие газеты, что выходят в Дрездене. В революции 1905 года в России принимал непосредственное участие вместе с Троцким-Бронштейном. Был схвачен, посажен
– Вот-вот, это мне и нужно, это нам нужно, это нужно мировой революции. Это нужно вождю мировой революции. Срочно поезжай в Германию и извлеки его, на поводок его и сюда. Живым или мертвым. Свяжи его, если будет упираться. Это архи важно, Яша.
Яков Станиславович Форстенберг (он же Ганецкий, он же Борель, Гендричек, Францишек, Келлер, Куба) срочно отправился в Германию и как настоящий ленинец, быстро нашел Парвуса в компании молоденьких девушек, обнаженных до пояса.
– Послушай, Саша Парвус, тебя требует Ленин, - сказал министр финансов Ленина.
– Сам Ленин? Этот негодяй? Придется ехать. Только где его отыскать, Янкель?
– Поехали вместе, - предложил Ганецкий.
– Едем, только давай перекусим, побалуемся клубничкой и в путь. Кто знает, вернусь ли я сюда еще раз. Должно быть, Ленин собирается послать меня в Россию. У русских успехи на фронтах. Надо это изменить. Русские должны проиграть эту войну.
– Кажется, так думает и Ленин, - сказал Ганецкий.
– Поэтому тебе нечего бояться. Что у тебя пальцы так дрожат? Ленин тоже хочет поражения России в войне с Германией, он..., он немецкий шпион.... он связан с разведкой, с генеральным штабом, он у них на жаловании.
– Да ты понимаешь, глаза у него..., я не выдерживаю его взгляда, - произнес Парвус.
– А мне всё равно. Я с ним ручкаюсь и даже сижу за одним столом. Он обычно объедается, а потом начинает постреливать и называет это канонадой по империализму.
– Но ты всякий раз тащишь ему мешки с банкнотами, а я что...крохи отстегиваю этим бандитам. Только не продай меня.
– Если еврей продаст еврея, то он уже не еврей, - сказал Ганецкий и похлопал Парвуса по плечу.
Два дня спустя Парвус сидел в захудалом ресторанчике вместе с Лениным и внимательно слушал его наставления. Они выбрали маленькое помещение, которое обычно использовалось для клубнички, поэтому говорили смело, не опасаясь, что их кто-то услышит.
– Товарищ Парвус, я считаюсь русским человеком, но в моих жилах течет еврейская кровь, а всякий русский умник всегда еврей или человек с примесью еврейской крови, каким являюсь я. Я это уже говорил Горькому, когда гостил у него на Капри. А ты - чистокровный еврей. Значит, мы должны договориться. Задача номер один - поражение России в войне с Германией. Задача номер два - внедрить наших агентов в русскую армию с целью агитации братания солдат с солдатами немецкого командования. Задача номер три - организовать поездку нашего ЦК во главе со мной в Россию для захвата власти. Это согласовано со штабом, прости с ЦК.
– Не ври. Это согласовано с немецкой разведкой и немецким генеральным штабом и в этом моя роль очень велика. Это же моя идея и ты у меня, ее украл. Я же...это же мой план...и я не последний человек в этой затее.
Ленин похлопал Парвуса по плечу, ласково улыбнулся и запричитал:
– Подожди, Парвус, ты не имеешь права думать так, как думает гений мировой революции. Поэтому слушай дальше. На все это нужны деньги, огромные деньги. Твоя задача: убедить германское руководство, что я и моя партия, партия большевиков, поможет германской армии победить русских. Пусть заключают со мной тайный союз. Но как-то так..., сам понимаешь. Я не хочу светиться в этом вопросе. И повторная встреча между нами не может состояться. Я великий конспиратор и не могу стать иным. А что касается тебя, Парвус, то... как только мы, то есть я, вождь мировой революции, захватим власть, тебе место среди нас революционеров найдется, самое шикарное, самое почетное. Клянусь матерью, которая снабжает нас деньгами.
– Я верю тебе Уланов, - произнес Парвус, вздыхая.
– Я не Уланов, я - Ленин. И мне все верят. Вождю мировой революции нельзя не верить.
– Только как же мы будем общаться?
– Через Ганецкого и то тайно. Ни одна сволочь не должна знать, о чем идет речь. Указания будешь тоже получать через Ганецкого. Когда победим, ты станешь моей правой рукой в ЦК. Понял?
– Так точно, Владимир Ильич.
– А теперь иди на все четыре стороны и забудь, с кем ты встречался. Даже сучка, с которой ты станешь любезничать в постели, не должна знать о нашей встрече.
Парвус поднялся. Ленин даже руки ему не подал. Обиделся ли Парвус? Нисколько. Его больше интересовал процесс переговоров с немцами и кипящий котел революции, в которой захлебнется Россия, а он вместе с Лениным, этим жутким человеком будет играть не последнюю роль в создании новой общественной формации - коммунизма, где не будет браков, собственности, духовности. Революция поразит и другие государства и тогда будет создано одно великое государство на подобии Древнего Рима. А почему бы нет?
4
Зиновьев, то бишь, Апфельбаум вернулся из Парижа раньше времени, какой-то весь измордованный, побитый, оцарапанный, с крупным синяком под левым глазом. Ему накостыляли недавно здесь же в Швейцарии за то, что ни с того, ни с сего бросился к одной даме и поцеловал ей ручку. Это бы ему обошлось, но Гершон намекнул ей на ушко, что у него до колен. Дама не то от радости, не то от ужаса воскликнула "Жорж, выручай!"
Жорж не сам нокаутировал революционера, он всего лишь кивнул головой двум охранникам, что его сопровождали.
Самое страшное, что произошло, Гершон так обильно омочил кальсоны, что на его сандалии потекли струйки, и это забросило его в область стыда и неудобства.
Он тут же, бросился в забегаловку, заказал два стакана чаю и согрелся, после чего побежал к Ленину и тут же попросил перо и бумагу
– Ну, какие дела, Гершон?
– Уж больно соскучился, вот какие дела, да и мысли роились в голове, связанные с написанием очередного талмуда, который тут же ты подпишешь своим именем.
Он уже набросил на себя робу, но вспомнил, что у Ильича всегда не заточенные карандаши, вернулся и достал из ящика письменного стола целую охапку, сунул во внутренний карман и выскочил на улицу.