Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль

Анисимов Сергей

– С радаром?

– Потому и с радаром, что быстроходный и ходит в одиночку. Вот как выдаст сейчас двадцать девять с половиной, так и станет нам всем ясно, кто это нам встретился. Сделаем ручкой и пойдем своей дорогой.

– «Квин»?

– Нет, конечно. Такого не бывает. Но я, пожалуй, рискну. Даже если это линкор, можно его на вкус попробовать, а если не понравится, оторваться еще ночью. Если вдруг авианосец, тем более именно ночью надо разбираться. Сколько сейчас наш ход?

– Сколько ход? – повторил командир корабля.

– Двадцать два пока.

– Очень славно. Доводим до двадцати четырех и смотрим, ускорится он или нет. Если да, то доводим до полного. Разомнем кости, нам все равно в ту сторону. А если нет… Подойдем и поздороваемся.

Время тянулось, как привязанное за хвост. Для каждого это был первый в жизни морской бой с надводной, в полном смысле этого слова, целью. Уже никто не сомневался, что им удалось ухватить какую-то удачу, но в ситуации было слишком много непонятного.

Неизвестный корабль разразился новой серией энергичных радиограмм, все были кодированные. «Советский Союз» и «Кронштадт» шли на обеих его раковинах, с «Чапаевым» чуть позади, но два узла преимущества в скорости, ради которых конструкторы могли пожертвовать и жертвовали многим другим, большой разницы не создавали – они нагоняли противника в час по чайной ложке, медленно выбирая кабельтовы из разделяющей их темноты. Таким ходом советская эскадра догнала бы неизвестного только часов через десять, когда могут появиться гораздо более актуальные проблемы.

После двадцати минут такой странной погони Левченко наконец разрешил невозмутимому командиру линкора дать двадцать семь. Его тоже начинал охватывать азарт. Если от тебя кто-то убегает, то всегда появляется стремление его догнать – это в природе всех хищных тварей. Страх жертвы, бывает, провоцирует и достаточно осторожного хищника.

Впрочем, в голове адмирал держал припомнившийся ему эпизод из Первой мировой, когда пара черноморских эсминцев навела на «Императрицу Екатерину» соблазнившийся легкой добычей «Гебен» – до сих пор, кстати говоря, плавающий. Эх, если бы в свое время не перетопили Черноморский флот, свой флот, выстроенный на народные копейки, может, все бы иначе повернулось… Говорят, и Балтийский пытались, только у Троцкого повода не нашлось.

Через три часа погони, уведшей сцепленные невидимыми трассами отражающихся от металла электрических волн корабли на восемьдесят миль к осту, с мостиков линейного крейсера, вырвавшегося еще кабельтовых на тридцать вперед, что-то начали различать. Мощные линзы ночного визира, синхронно связанные с ориентацией оптики дальномеров, начали проецировать на чуть-чуть более серый восточный горизонт буквально по миллиметру выползающую из него тень.

– Прожекторами? – вопросительно повел бровями огневержец местного значения.

– Нет… Не стоит, – покачал головой Москаленко. Его не оставляло чувство, будто что-то здесь не то.

– Широ-окий… Дли-инный…

Пост ночного визира находился прямо перед боевой рубкой, и при желании, приподнявшись на цыпочки, можно было разглядеть согнувшуюся над окулярами мокрую спину наблюдателя. Два часа назад Чурило выбрал его из сигнальщиков, как имеющего самый темный оттенок карего цвета глаз, и заставил все это время просидеть с открытыми глазами в затемненной каюте неподалеку.

По популярному поверью, чем темнее глаза у человека, тем лучше он видит в темноте. Никто не знал, правда это или нет, но здесь был не тот случай, чтобы устраивать эксперименты. Еще помогали, говорят, кислое, сладкое и красный цвет. Красный цвет на корабле был, в фотолаборатории, но от нее до визира нужно было добираться минут по крайней мере десять, что лишало идею смысла. Кислым и сладким сигнальщиков на вахтах кормили непрерывно.

– О-очень длинный… На корме что-то круглое… Мачта громадная, но башен не вижу…

Темнота впереди вдруг сменилась часто захлопавшими вспышками. Сбоку ахнули, у Москаленко самого сердце в груди екнуло так, что чуть не пробило грудину изнутри. Vasa incognita [129] , видимо, понял, что терять ему нечего, и шарахнул из всего, что имелось на борту.

– Лево сорок!

Командир крейсера, первым понявший, что сейчас будет, закрыл ладонями лицо, одновременно плотно зажмурившись и отвернувшись. Далеко между «Кронштадтом» и стрелявшим с треском лопнули шары осветительных снарядов и достаточно быстро погасли. Снова наступила темнота, теперь гораздо более непроницаемая.

129

Неизвестное судно (лат.).

Большие недолеты. Странно. Разомкнув веки, он увидел вокруг себя пытающихся проморгаться, трущих глаза руками людей – зажмуриться успели далеко не все. Корабль тяжко разворачивался влево; даже на таком ходу и в относительно спокойном море его маневренность могла бы быть и получше. Впрочем, с «Советским Союзом» дело обстояло вовсе худо, так что надо было радоваться тому, что есть.

Они открывали углы А, как говорят англичане, то есть приводили цель в сектора действия всей главной артиллерии.

Предупредительно подняв руку, Москаленко остановил готового задать вопрос артиллериста и повернулся к связисту:

– Теплосвязью достанем до начальства?

– Так точно, товарищ командир, пока достанем.

– Передать: «Крупный пассажирский лайнер. Затемнен. Вооружен. Прошу указаний». Как там на визире, что скажут?

От рубки до визира можно было, в принципе, докричаться через стекло, но проще было воспользоваться телефоном. Тысячи километров обрезиненных проводов не зря тянули через посты и отсеки – связь на «Кронштадте» была налажена отлично.

– Две трубы, чуть наклоненные, две мачты. Две стрелы или что-то подобное почти рядом друг с другом на юте.

– «Амстердам»?

– Такого быть не может. Но похож.

– Передача с «Союза»: «Огонь не открывать».

– Очень похож на «Амстердам», очень. Как там? «Если что-то похоже на утку, двигается как утка и крякает как утка, так, значит, это утка и есть». Так?

– Так. Но тогда нам нужно что-то быстро разбить. Или сломать. Или выкинуть за борт. Меня очень нервирует такое везение. В природе такого не бывает.