Варвара не-краса без длинной косы
Шрифт:
— Запирает тремя золотыми ключами, бросает те ключи в Окиян-море синее. Кто бел-горюч камень Алатырь изгложет, тот слова мои превозможет!
Вроде и не болит ничего. Просто язык не шевелится, в слова нужные не складывается.
Не испугалась поначалу Варвара — слышала, что от испуга сильного такое бывает иногда, чтоб человек немел. Потом и пройти может. И работать в поле ушла. Да за работою чего-то и не заметила, как солнце ясное в жар вошло да на самую неба макушку заползти успело.
Все ж знают, что нельзя
На саму-то деву недобрую не нарвалась Варвара — домой убежать успела. А вот после жары полуденной выйти уже не смогла. Будто нагнала всё ж Полудница девку неразумную, накинулась на неё уж дома, да душить жаром принялась. С ног повалила да подняться третий день не даёт.
— Слова мои полны-наговорны, как Окиян-море. Слова мои крепки и тверды, как Алатырь-камень! Гой! — закончила бабка бубнить и одновременно на Варю брызнула чем-то. Холодное Варе сначала показалось. С запахом резким, будто зола пережжённая. А потом и ничего, будто полегче стало. Думает даже Варя, как бы самой заговорам таким выучиться.
Силы на мысли появились даже — в голове чутка прояснилось. Вспомнила Варя, как раньше, от работы утомившись, мечтать зачинала, чтоб посреди дня яркого завалиться на печку да не делать ничего. Просто не делать — отдыхать только.
Теперь вот и сбылась мечта Варварина. Только не радостно ей от того. Хворь всё тело разъедает, голову молодую кручинит, светом дневным глаза раздирает.
Сейчас бы — дай Варе выбрать — лучше на сенокос. Или на любую работу другую, пусть самую тяжёлую: на урожая сбор, или в самую глушь лесную за грибами да за ягодами. К волкам голодным. Ток здоровой чтоб быть. Чтоб силы на это иметь всё. Ни в жисть Варвара отныне лениться не станет! Если оклемается только.
— Ба, а я помру? — силы даже у Вари даже на вопрос нашлись.
— Тьфу на тебя, королобая! — бабка возмутилась. И правда плюнула. Прям в левый глаз Варваре.
А потом низко к ней совсем наклонилась. Близко так, что и рассмотреть тяжко становится — всё перед глазами плывёт да раздваивается. В упор глазами своими зелёными, что листья древесные, уставилась.
— Знаешь, чего захворала-то? — голос будто у бабки моложе стал звучать. И хитрость в нём проступила. — Не будешь матершиною разговаривать.
Вздрогнула Варвара. И на это силы появились даже.
Откуда узнала-то бабка? Ужели не спала в ту ночь? А чего тогда не подмогнула? Узнать надо будет. Потом. Как язык хорошо слушаться начнёт.
А бабка как ни в чём ни бывало отошла от Варвары да кашеварить принялась. Пшено крупное. Это Варька пока не ест — остальных-то домашних не кормить нельзя. А то Варьку и съедят, пока тёпленькая.
***
Ещё через три дня Варвара и поднялась. Ушло из тела марево противное. И язык даже шевелиться нормально стал. Только
— Не зная броду — не суйся в воду! — лютовала бабка, по двору мечась, пока Варя в корыте стирала как раз. — А ежели уж полезла, то чего глезны[2] свои задираешь? Иди ужо до конца.
Молчит Варя, не пререкается. Только сарафан мамкин усерднее стирает. Мало ли, чего ещё приключится, ежели старших не уважать.
Чего именно бабка разузнала — тоже не выяснишь особенно, уж больно пылает шея у неё сзади. Да только чует Варя, что не выкарабкалась бы она без бабкиного участия. А та уже глазами на неё из-за плеча сверкает, от уборки отвлекаясь.
Опустилась Варя пониже над корытом несчастным. Думала, пригвоздить её бабка собирается словами последними. А та возьми да и скажи, даже будто и весело:
— Но то, что подругу выручать пошла — это молодец. Это диво.
И сама за метлу взялась — двор мести. А Варя приободрилась. И лучше ещё лучше стирать стала.
***
— Не буду я тебе ворожить, — Варя руки на груди Варя собрала, будто насмерть стоять за кого собиралась. Будто принуждать её сейчас все будут. Только Добрынка сроду никого не принуждает — не за чем ей, и так за нрав весёлый да глаза светлые каждый всё ей отдать норовит.
Оно и Варя-то упирается больше для порядку. И потому, что с наказом бабкиными не до конца разобралась — так стоит ли в дела около-навьи лезть или всё-таки не надобно?
— Ладно тебе, — смеётся над нею Добрынка. — Я за это Есения попрошу тебя на санках покатать.
Есений-то — брат Добрынкин — Варе без надобности. Но ответила Варя всё равно, как если б с надобностью:
— Так это сколько ещё ждать-то!
— Как раз к Велесовой ночи[3] — тогда ещё и поворожишь, — это уже Умила в разговор вступила. Ей, как и Добрынке, страсть как на жениха погадать хотелось. А между собой все знали, что Варвара лучше всех через воду глядеть умеет: кто придёт да какой наружности. А то и сторону верную укажет. И чего только Велижанка сама гадать вздумала, так ещё и образом таким опасным? Теперь-то, после того и носа не кажет девка на такие посиделки. Видно не глупая — научило лихо то чему.
А Варе вроде и хочется подружкам погадать — удаль девичью показать. Да и опасается маленько: одно дело петухов слушать да в крынку с маком глазеть, а другое — чертей настоящих лицезреть да отбиваться от них.
Хотя вечер тихий, спокойный. Луна на небе не щеками круглыми потрясает, а рожками узенькими куда-то указывает, в бирюзу всё покрасить пытается. Запах свежий с речки идёт, голоса тихие с другого берега её приносит. Куры ещё не уснули даже — слышно из курятников, как тепло покудахчивают, перья поди рябые на грудках распушая. Разве можно в вечер такой чего бояться? Тем более не одна больше Варя — вон сколько подружаек вокруг: Добрынка, Умила, Чаруша, Галина. Да и не робкая Варвара совсем.