Варвара не-краса без длинной косы
Шрифт:
Наклонила она ведро так, чтоб месяц молодой в воде отразился. Лучше, конечно, луна полная, но где ж её сейчас возьмёшь? Так и с месяцем поговорить дозволительно, если немножко.
Наклонилась Варя к ведру самому и зашептала, так чтоб вода только колодезная услыхала: «С пути-дороги устанешь, суженый мой, у меня есть водица, приходи, дам напиться». И глядит внимательно.
Вроде успокоилась вода даже от колыхания лёгкого. Ровная стала, что зеркало. И пустая такая же. Только рожки месяца подсвечиваются. Видно, всё-таки не желает он с
А чего это рябь по воде вдруг пробежала? Задела Варя что ли ведро случайно? Да нет... На краю так и стоит. Ровно. А рябь идёт...
Пригляделась тогда Варя к воде. Замерла — даже сердце медленнее биться стало... А потом как погнало! Чуть дыхание Варе не перебило — потому что проступил на воде образ, которого и быть в воде ночной не должно.
Сами руки Варины ведро от себя откинули. Загромыхало оно в полную силу, обратно бухаясь. А Вари самой уж и след простыл от колодца.
Нечего было, конечно, на месяц молодой гадать. Врёт он всё. Небылицы всякие показывает. И нечего Варе о них думать. Надо домой скорее бежать — вон, голос уже мамкин раздаётся:
— Варь-ка!
Мамка-то, когда Варваре поплохело, перетрухнула, хоть и виду старается не показывать. А всё равно переживает, допоздна гулять не велит. Это она ещё не знает, чего с Варей приключалося. И хорошо бы, чтоб и не узнала. Так что Варя быстрее к дому побежала. А то мамка не докричится — так бабка с кочергой выскочит.
Подумать только Варвара успела: а Агнеша гадала ли на суженого? До того, как Бориска за неё всё порешал?
[1] Полудница — злой дух, славянская персонификация дневного жара.
[2] Глезны — ноги.
[3] Велесова ночь — славянский праздник, который встречали в ночь с 31-го октября на 1-е ноября, это праздник перехода от света к тьме, это ночь, когда открываются границы между мирами.
[4] Гузно — зад человека или животного.
Глава 6. Крада
Зачерпнул Тихон ладонями воду из речки. Чистая, ни соринки. Холодная только — ладони немеют больно. Так и хочется выплеснуть скорее, чтоб чувство в кожу обратно возвращаться начало. Да не для того Тихон сюда шёл спозаранку — чтоб как рыбе поплескаться.
Зажмурился да брызнул в лицо себе. Проняло его враз от холода. Аж фыркнуть, как старику захотелось. Они, старики, наверное от того и фыркают, что жизнь прожитую в теле вспоминают да радуются. Тихону-то рановато ещё жизнь вспоминать — только двадцатый год пошёл. Потому, наверное, так кости и сводит от холода — не привык ещё. Хотя такие как Тихон они завсегда холода не любили.
А он себя всё равно закаливает. На зло себе самому. На зло кому делать — это у Тихона в крови. Вода уж по телу бежит, отчего кожа будто мала становится, пупырышками идёт. Капли на ресницах собираются, взору мешают. Только речка знай себе — плещется, и всё равно ей на всяких там курнающихся.
Голоса человечьи Тихона от омовений отвлекли. Ухо у него по-звериному
Накинул прям на тело мокрое рубашку Тихон да и поспешил к дому ближе. Тихо у него идти получается, ни одна ветка под ногами не хрустит. Девки местные одно время всё ругались на него — говорили, будто надо кому-то колокольчик на шею вешать, что корове. На что Тихон отвечал всегда: у девок тех колокольчиков отбирать не будет — пусть носят не боятся. Обижались чего-то девки тогда. Несмышлёные.
А голоса меж тем всё громче становятся. От мельницы, оказывается раздаются. И народ уж там собрался. Глядит Тихон, а друг против друга посерёдке самой стоят двое — Бориска да Варвара — а остальные по краям расставились, наблюдают да гомонят. И чего-то даже старший сельский тут же присутствует — а этот по пустому от дел отрываться не будет. Видать, важное чего. Ускорил Тихон шаги.
Варя — она девка боевая. Потому, наверное, и не сватанная до сих пор сидит. Много в ней мужеского чего-то. И норов крутой больно. Такая мужа слушаться не станет. Да улыбаться всем, ежели плохо у ней на душе, не будет. И своё всё двигать будет. С такой водиться иногда хорошо. А вот жить — так себе.
Вот и сейчас — к порченому Бориске чего-то пристать решила. Хотя чего ей дурачок сделать-то мог? Безобидный ведь — ходит по селу, наблюдает. Помочь иногда пытается. Его и не гонят особенно. Но и не привечают чего-то.
— А куда ж тогда Гореслав подеваться мог? — упёрла Варвара руки в бока, что бабка её, да сурово Бориску вопрошает. Будто знать он чего может об этом Гореславе — женихе Агнешином.
— Почём я знаю-то? — побледнел чего-то Бориска, скривился весь телом, ростом и так мал, а ещё и меньше казаться стал. Жалким таким. Только видно Тихону, как глаза тёмные злостью наполнились — не гляди, что тело мягким да податливым видится.
— Так проверим давай, — не унимается всё Варя.
— Чего ж ты к нему прицепилась? — это Дарья посетовала. — Кому он зла-то пожелать мог?
А Бориска, поддержку Дарьину почуяв, ещё ближе к земле кручиниться стал. Собаку побитую напоминать начал. Вроде и пожалеть его на этом надо, а Тихону больше хочется пинка Бориске этому поддать. Злой он, наверное, Тихон. Или чует больше, чем положено.
— А ежели он тебе потом зла пожелает? — потемнели у самой Варвары глаза, на Дарью глядючи. Убивца-то покрывать намного ли лучше, чем самому убивцем быть?
Вроде и мешается народ. Агнеша-то молодая у каждого почти в сердце занозой осталась. Да и Бориска на Агнешу тогда засматривался. Да страшно поверить, что свой убить её да жениха её смог. Тем более тот, на которого и не подумаешь.
Староста ж — Владимир — внимательным да холодным взглядом за Варей с Бориской следит. Они у него не всегда холодные — только когда дело важного больно касается. Тогда уж что Перун Владимир становится — суровый, но справедливый завсегда.
— Проверить надобно.