Варвара Спиридонова, ныне покойная
Шрифт:
— Всё-таки шовинист, я угадала. Подавай вам красивых тётенек!
— Красивых?! Да вы приходите в ком попало.
— Зато приношу с собой богатый внутренний мир!
— Вы приносите хаос и бедлам!
— Вы первый начали овощами в живых людей кидаться.
— Нет, кидался я как раз-таки в мёртвых!
— А с мертвецами, значит, можно по-всякому обращаться! Захотели — картошкой в них кинули, а захотели — целоваться полезли без спроса!
— Я же уже извинился, — успокаиваясь, проворчал Марк.
— Ничего вы не извинились. Вы сказали, что больше так не будете.
— Ну хорошо, — терпеливо произнес Марк, — я прошу прощения. Довольны?
— Более-менее, — высокомерно задрала вверх квадратную челюсть Варвара. И добавила задумчиво: — Я уведомлю вас, если решу позволить вам поцеловать меня снова. Специальное письмо напишу. Чернилами. Я к вам пишу, и всё такое.
— Я всё-таки сойду с ума, — пожаловался Марк недочищенному картофелю. — Детский сад с бицепсами!
11
Целые выходные Марк просидел, рисуя сайт «Будни веселого трупика» и поражаясь количеству его посетителей и комментариев. Он очень старался не думать, почему Варвара приходила теперь всё реже. После визита Сереженьки минуло уже четыре дня, а от неё не было ни слуху ни духу.
Марк отгонял тревожные и назойливые мысли. Ему и самому тошно было оттого, как много места Варвара занимала в его голове. Это было слишком навязчиво. Что бы он ни делал, куда бы ни шел, с кем бы ни разговаривал, работал или отдыхал, читал книгу или прорисовывал формулы — всегда, всегда держал Варвару в уме.
Придумывал разговоры с ней, воображал новые встречи, гадал, чем она занята. Такая зависимость невероятно раздражала, злила, Марк срывался на ни в чем не повинных коллегах и продавцах, перестал разговаривать с Бисмарком и перешел в острую фазу мизантропии.
Очевидно было, что так дальше продолжаться не могло.
Отчего-то, — а Марк понимал это даже сквозь свою толстокожесть, — сейчас было бы очень легко оттолкнуть Варвару навсегда. Одна его просьба, и она никогда бы не появилась перед ним больше. Что-то изменилось в их отношениях с тех пор, как она преследовала его в образе старушек и подсаживалась в барах. Сейчас его желания значили бы для неё достаточно, чтобы прислушаться к ним. И Марк уговаривал себя, что он должен попроситься на волю. Поставить точку в этом дурдоме. Вернуться к нормальной, хорошей жизни, в которой не было места никакой мистике, и что хуже всего — этой глухой тоске, свернувшей гнездо где-то в области его желудка.
«Хватит, хватит, хватит, — пульсировало в голове, — я же взрослый человек, это просто смешно. Нелепо. Жалко. Бессмысленно».
А самое главное — Варвара была абсолютно безнадёжна.
В ней не было ничего прочного, ничего фундаментального, ничего, за что можно было бы ухватиться. Той точки опоры, которая помогла бы Марку перевернуть его мир. Только, иллюзия, дух, слабая, рвущаяся на пальцах ниточка.
Привязать к себе это ниточку — значило пустить свою жизнь под откос.
Варвара
— И кто ты у нас сегодня? — спросил Марк, накрывая круглые плечи полотенцем.
— Оперная дива, — глубоким контральто ответила она, — Гренландия Брик.
— Гренландия?
— Брик. Всё верно, — и Варвара царственным жестом протянула увешанную тяжелыми камнями руку — для поцелуя. — Лесбиянка, как ты понимаешь.
Из чего Марк должен был понять такие частности, было совершенно неочевидно, но уточнять он не стал. Просто по-джентльменски склонился к протянутой руке и коснулся нежной кожи губами.
Тугой комок в горле, очень мешавший ему последнюю неделю, медленно таял.
— Мне надо в душ, — своим невероятным голосом сообщила Варвара, и Марк быстро посмотрел на неё, удивившись странности интонаций. — Я еще сценический грим не сняла, и голова вся в лаке…
— Что с тобой?
В темных, немного крупноватых глазах не осталось никакого перламутра. Только бездонный сумрак.
— Гренландия хочет ребенка, — облизнув густо вишневые губы, сказала Варвара. — Натуральным способом. Она вообще малость повернута на натуральности. Органик фан.
— Понятно, — сказал Марк, — возьми халат в шкафу.
Было одиннадцать вечера. За окном, мигнув на прощание, разом погасли все фонари. Осенний дождь стучал в окна.
Марк распахнул створки и немного подышал, как собака, высунув язык.
Потом, испугавшись, что оперная дива Гренландия Брик простудится после душа, аккуратно закрыл окна.
Достал из холодильника кусок мяса и бросил на сковородку.
Мясо шипело, дождь стучал, Марк дышал.
Пахнуло шампунем, теплом, влагой и родниковой водой, которая, конечно же, никакого запаха не имела вовсе.
— Собираешься ругаться со мной? — спросила Варвара. — У тебя даже спина такая возмущенная, как будто я предложила тебе что-то совершенно немыслимое.
— Так и есть, — сказал Марк. — Чего ты хочешь? Овощной салат или квашеную капусту?
— Марк Генрихович…
— Варвара, не лезь под руку, а то взорвусь, — честно предупредил он.
В полном молчании она наблюдала за тем, как он сервирует ужин. Чисто умытое лицо оказалось симпатичным и удивительно молодым — для такого-то контральто. Густые черные волосы стекали по плечам почти до пояса. Белизна кожи терялась в складках клетчатого мужского халата.
— Как там у Сереги с Лизанькой все прошло? — спросил Марк, припомнив волосатого детину, в котором Варвара приходила в прошлый раз.
— Никак, — встрепенулась она. — Серега переборщил с рыцарством. Лизанька ушла со свидания одухотворенная и еще более недоступная, чем прежде. Пришлось извиняться перед клиентом.
— Я не буду оплодотворять лесбиянку Гренландию, — выпалил Марк и поставил перед Варвара тарелку с едой.
— Вот как целоваться без спросу лезть…
— Варвара, не бузи.