Варварские свадьбы
Шрифт:
Людо неловко согласился, немного поколебался и, глядя в сторону, заявил:
— В июле каникулы… все разъезжаются… мне тоже нужно домой!
Мишо дружески хлопнул его по животу и, словно радуясь сообщить хорошую новость, сказал:
— Вот именно! Очень хорошо, что ты об этом вспомнил. Хочу тебе сказать, что ты возвратишься домой — и даже очень–очень скоро!
Затем обратился к другим воспитанникам:
— И вы тоже, дети, все поедете к морю. Все поедут к морю вместе с моим малышом, все поедут купаться. И если Николь это не понравится, все равно будет так, как я сказал!
Он
— Это то, чего не хватает в Бюиссоне! Яслей на камине. А в них — кучи барашков, как велогонщиков!.. Ну да!.. Если бы твоя мать знала, что я здесь, ну и закатила бы она мне!..
За десертом он стал клевать носом и похрапывать. Фин поставила ему раскладушку в углу столовой, на которой он и уснул, пообещав напоследок прямо с завтрашнего утра приступить к обучению детей игре в шары. Посреди ночи он скрылся как вор.
На следующей неделе Людо получил письмо от Николь, подписанное также Татавом и Мишо.
Бюиссоне, 6 июня
Дорогой Людовик!
Ты не часто сообщаешь о себе. Впрочем, кузина держит нас в курсе, и мы рады, что тебе лучше. Я чувствую большую усталость. В апреле у меня был страшный насморк из–за того, что ветер дул, не переставая. И потом, доктор сказал, что мне нужен отдых. Так что не надо быть эгоистом и требовать, чтобы я приезжала к тебе каждый раз. И Мишо не надо заставлять ездить так далеко, ведь он уже немолод. Надо думать о других и помнить, сколько горя ты им принес. Сейчас стоит жара и мы обедаем во дворе. Ладно, посылаю тебе посылку и целую тебя.
Я тоже тебя целую, и правда, надо почаще давать о себе знать.
Я скоро сдаю на права. Отец разрешает мне водить «Флориду» в лесу. Посылаю тебе жвачку, впрочем, я ее больше не жую.
Два дня Людо до боли в глазах читал и перечитывал это письмо, и сердце у него разрывалось.
В следующее воскресенье он помог Фин вынести столы на террасу и остался там вместе со всеми детьми. Стояла жара, в воздухе разносился запах смолы. Приехали многие родственники воспитанников, и в Центре царила атмосфера праздничной ярмарки. Мадемуазель Ракофф с ликующим видом прогуливалась под руку с приезжими дамам и по нагретым солнцем аллеям.
Людо смешивался с этими семейными процессиями, вдыхал запах духов и ловил мельчайшие жесты, обрывки секретных разговоров. Подобно тому, как одинокий путешественник невольно надеется встретить в толпе знакомое лицо, он устремлял умоляющий взор на каждую из проходивших матерей: стоило взять ею за руку — и он бы пошел за первой встречной.
— Кто же ты?.. — спросила у него миловидная женщина, заинтригованная его поведением.
— Людовик, — ответил он со смущением в голосе.
Женщина засмеялась и потрепала его по щеке.
— Очаровательное имя… Ты славно говоришь и уже совсем большой… Тебе нравится здесь?..
У нее были светлые
Опустив голову, он заметил, что снова не завязал шнурки, затем вдруг расплакался с такой непосредственностью, что она обняла его за плечи, а он послушно приник к ней. Они подошли к ее дочери Альетт, страдавшей болезнью Дауна. Глядя на молодую женщину, ласкавшую ребенка, можно было подумать, что это именно она одинока и обездолена.
Вечером мадемуазель Ракофф свистком подала сигнал к отбою и зашла в комнату Людо — тот только что без церемоний выпроводил Одилона. Мальчик сидел на полу и обводил красным фломастером линии своей правой руки.
— Тебе следовало бы уже быть в постели… А я как раз собиралась тебя похвалить.
Она закрыла дверь и обвела стены растроганным взглядом.
— Это же надо!.. Еще немного — и ты перейдешь на потолок!.. Сегодня выдался очень удачный день, все были просто в восторге. В один прекрасный день этот бедный корт не выдержит… Полковник никогда бы не разрешил устроить на нем стоянку…
Она говорила не спеша, делая долгие паузы между фразами; в ее глухом голосе звучала усталость.
— Я совершенно измучена… — вздохнула она, присаживаясь на край кровати. — О чем это я хотела сказать? Ах да, хотела похвалить тебя за то, как ты себя сегодня вел. Раньше ты немного дичился. Тебе у нас начинает нравиться?
Тон ее сделался менторским:
— Центр — это одна семья, дорогой мой Людо. большая прекрасная семья… Когда я говорю: Людовик — один из наших детей, это значит, что Людовик — дитя Центра Сен–Поль, где живут ею братья и сестры и где родители всех детей являются и его родителями.
Людо поднял голову, взгляд его упал на колени мадемуазель Ракофф. Она прикрыла их и улыбнулась.
— Неправда. — проговорил он с ожесточением. — Я сын своей матери, вот и все.
Медсестра презрительно рассмеялась.
— Что ж, поговорим о твоей матери!.. Начнем с того, что она могла бы научить тебя вежливости!.. И потом, если хочешь знать, я каждую неделю пишу твоим родителям. И если они не едут, то я здесь ни при чем. Она, кажется, беременна… Какая чушь! Госпожа Прад тоже беременна, но не пропускает ни одного воскресенья… И госпожа Бернье беременна, но она приезжает и всегда одной из первых…
— Неправда, — выкрикнул Людо с вызовом.
— Госпожа Массена, несмотря на астму, приезжает не реже двух раз в месяц… Господин Мафиоло живет в полтысячи километров, но приезжает к Грасьену каждую неделю… У всех есть обязательства, с которыми приходится считаться… но твоя мать, извини меня, здесь ни разу не показалась! Так перестань с ней носиться, как…
— А ты, — грубо перебил Людо.
Он швырнул фломастер через всю комнату и встал во весь рост.
— Да что с тобой творится!? — воскликнула вышедшая из себя медсестра.
Людо окинул ее с головы до ног дерзким взглядом, задержавшись на волосах и тщательно ухоженных ногтях.
— Ты такая же, как я, — сказал он, подойдя к ней вплотную. — К тебе тоже никто не приезжает. У тебя тоже никого нет: ни ребенка, ни мужа, ни любовника… Твоя мать — три подлюги!..
И вдруг, словно сам устыдившись своего открытия, с отвращением пробормотал: