Варя
Шрифт:
— Лучше умереть, чем так... Дайте мне револьвер. Умоляю.
— Нельзя, голубчик. Нельзя. Грех это, — промямлил доктор. Вынув из нагрудного кармана жилета небольшой пузырёк, влил в рот раненного несколько капель.
— Это морфин, — обернувшись, сказал он.
Пояснения были излишне. Все прекрасно понимали, что за лекарство облегчает страдания графа.
Стоны вскоре сделались приглашёнными, грудь перестала вздыматься, черты лица расслабились.
Так затихают в последние мгновенья. Боже мой... Или это работа морфия?
Не
— Я хочу, — прошептал он
— Что?
Варя склонилась над бледным лицом. Тёмная слипшиеся прядь упала Льву на глаза. Легонько убрав её в сторону, она заметила, как дрогнули длинные ресницы.
— Я хочу, чтобы вы привели сюда.
— Кого?
— Пусть она тоже будет здесь... рядом... Я...
— Да?
— Он бредит, — вмешался доктор.
Лев неожиданно громко перебил его:
— Нет! Я хочу увидеть её, — он повернулся к Варе. Открыв глаза, в которых застыли слезы, прошептал: — Я хочу, чтобы она была тоже рядом, понимаешь меня, Даша? Приведи её!
Лев так громко застонал, что Варя, не выдержав, вскрикнула:
— Хорошо! Конечно! Я всё сделаю, клянусь. Я приведу. Кого угодно! Приведу.
Ей понадобилось несколько секунд, чтобы совладать с собой. За спиной послышались шаги. Кажется, Марфа Прокофьевна выбежала из кабинета. За ней поспешил и Гришка, объявив, что уходит за льдом. Аня громко запричитала, уже перестав сдерживаться, а Варя чувствовала: ещё немного и у неё тоже сдадут нервы. Один доктор, повидавший многое на своём веку, не терял самообладание. Положив руку на плечо Варе, произнёс вполголоса:
— Вы понимаете его просьбу? Думается, это последнее желание.
— Последнее? — губы не слушались. Она даже не была уверена, задала ли этот вопрос вслух.
— Очень слаб. Мучается. Чем раньше, тем лучше. Ждать уже недолго.
Варя вскочила, чуть ли не схватив доктора за грудки.
— Сделайте что-нибудь, в конце концов! Вы же врач, черт побери.
— Я врач, а не колдун. Взглядом исцелять не умею.
— Взглядом, — эхом повторила Варя.
— Верно, — доктор отступил, спрятав ладони в карманы потрепанного сюртука. Его плечи дернулись. Старик выглядел уставшим и раздраженным. Варю совсем было разозлило безразличие этого человека, но его случайная фраза, натолкнувшая на верную мысль, заставила взять себя в руки.
— Я, кажется, поняла, чего он хочет, — проговорила она чужим осипшим голосом. — Аня, ступай за мной.
Спустя несколько минут в кабинет внесли портрет Шатуновской. Картина с молодой красивой женщиной в атласном блестящем платье, кокетливо прикрывающей улыбку кружевным веером, казалась неуместно праздничной в гнетущей атмосфере комнаты. Однако Варя нисколько не сомневалась в том, что всё делает правильно. Велела также снести из мастерской мольберт и установить на него портрет прямо напротив дивана.
Лев беспокойно дремал.
Когда откроет глаза, то увидит её. Встретится взглядом с матерью.
Сомнений не осталось. Эта кокетка на портрете — его мать. Когда-то она бросила своего маленького сына, вернувшись в столицу. А потом вышла замуж за Шатуновского в поиске нового счастья. Но вскоре сбежала и от второго мужа. Только на этот раз не в столицу, а в лес, став его духом. Неуловимой зморой, чье колдовство лишило Варю покоя.
Шатуновский оставил Рощу Льву после пропажи жены. Возможно, он казнился из-за содеянного с ней, а наследством попытался загладить вину, отчистить совесть?
Теперь всё неважно.
Они встретились здесь из-за череды невероятных событий, которая закончилась сущим кошмаром.
Варя опять присела возле изголовья дивана, рядом со Львом.
— Твоя мама здесь.
Лев не ответил. Только слеза скатилась из-под сомкнутых век и затерялась в разметавшихся волосах на худой подушке. Варя провела кончиками пальцев по влажному следу.
— Всё будет хорошо, дорогой. Обещаю. Ты скоро встанешь на ноги.
Что? Зачем она вдруг солгала? Да ещё таким уверенным тоном!
Будто повторила чьи-то слова. Мурашки побежали по спине. Варя, вздрогнув, обернулась на Шатуновскую. Колдовские глаза блестели, как живые и буравили её осознанным взглядом.
— Как такое возможно?
В кабинете было уже светло: утреннее зимнее солнце заглядывало в окна, а слабые языки пламени догоравших свечей таяли в прозрачном воздухе. Может быть, поэтому воображение сыграло с ней злую шутку? Солнечные блики оживили портрет?
Она пристально уставилась на Шатуновскую. Застыла. Перед взором всё расплылось и исчезло в пугающей белой пустоте. Не в силах шевельнуться или даже вздохнуть, сумела только крепко зажмуриться. Спустя пару секунд, вновь открыв глаза, с облегчением перевела дыхание. Наваждение исчезло.
Что случилось? Она говорила моими устами? Или бессонная ночь всему виной?
Варя тяжело поднялась. Затрясла головой, словно вновь услышала чужой голос. Не отдавая себе отчёта в действиях, попыталась вытряхнуть его, как воду, попавшую в уши при купании. Доктор, задремавший в кресле что-то пробубнил во сне, а Аня подбежала к хозяйке:
— Что такое, барышня. Он... Он умер?
— Типун тебе на язык! — испугавшись, воскликнула Варя, с облегчением осознав, что опять свободно владеет собственным разумом. — Нет, я... почувствовала кое-что.
— Што?
— Она, — княжна указала на портрет, — знак мне сделала.
— Вам померещилось должно быть...
— Нет, не померещилось. Я уверена. Она видит его страдания.
— Барышня-я.
— Клянусь, видит!
— Успокойтесь, голубка моя.
— Я? А если...
— Што?
— Если её о помощи просить?
— Кого? Как?
— Помнишь, — Варя перешла на шёпот, боясь разбудить доктора, — когда мы ездили в избу к Знающей, она сказала мне кое-что. Я тогда этому значения не придала, но сейчас! Эти слова мне вспомнились!