Варяг
Шрифт:
Зверек глядел на него черными глазами-бусинками. На вопрос, само собой, не ответил.
«Окно» было естественным. Дупло сантиметров тридцать в поперечнике. Это снаружи, внутри – шире. Тактически «окно» располагалось очень удачно: подходы к «дому» просматривались прекрасно. Учитывая толщину стен и относительную слабость местного оружия, выковырять засевшего в дубе стрелка очень непросто. Разве что огнем…
На полу лежала пыльная медвежья шкура. Метрах в трех над головой густо висели связки шкурок. Горностаевых среди них Духарев не разглядел.
Серега вздохнул, сунул меч в ножны и повесил на место. Во-первых, чужое, во-вторых, даже дубинкой Духареву было сподручней орудовать, чем длинным боевым клинком. Рубиться на мечах – все равно что из тяжелого револьвера навскидку бить. Это только кажется, что просто: навел да нажал на спуск. А на деле: из шести выстрелов пять – в «молоко», а шестой – в ворону на дереве. Это если в мишень стрелять. А если в вооруженного противника, так, скорее всего, и на спуск нажать не успеешь, а твои мозги уже в стенку полетят. В общем, повесил Серега дорогую вещь на прежнее место и…
– А вот это ты верно решил,– проскрипел за спиной голос.– Поворотись-ка, паря, да погляди на меня.
Духарев послушно обернулся.
Перед ним стоял совершенно седой старик, одетый, несмотря на лето, в теплую меховую одежку. На плече старика сидел горностай, другой, не тот, что расположился на кровати, а в руках деда наличествовал взведенный заряженный арбалет, именуемый здешним народом – самострел. И этот самый самострел был очень красноречиво направлен Сереге в живот.
– Зачем пришел, дурень? – спросил старик.
Слова он выговаривал не очень внятно: через коричневое от загара лицо пролегла страшная борозда: серый рубец от уха, голой полосой протянувшийся через бороду, к подбородку. За разорванной губой проглядывала пустота: зубов в этом месте не было. Серега скосил глаза вниз и увидел, что одной ступни у деда нет и опирается он коленом на деревянную раскоряку. Как он сумел без ноги, беззвучно, подняться наверх и застать Серегу врасплох? Уму непостижимо! Серега прикинул, сумеет ли в броске перехватить самострел. Решил: рискованно. Слишком тесно. А старик, скорей всего, только выглядит немощным.
Дед качнул перехваченной кожаным ремешком головой.
– Даже и не помышляй! – угадал он Серегины прикидки.– Так чего тебе надо, репка-сурепка? Зачем ко мне влез?
Наконечник, который глядел Духареву в район пупка, был двойной, зазубренный. Такой вынуть можно только с потрохами вместе. Вынутые потроха Серега видел. Это было неприятное зрелище, хотя потроха были не его, а совсем другого человека. И все, чего хотел тот человек,– десять кубов обезболивающего в вену. Или – ножом по горлу. Только побыстрее.
Вряд ли собственные внутренности понравятся Сереге больше, чем чужие. А обезболивающего тут нет. И искусственного сердца с почками. А как работают местные хирурги, он уже видел. Строго по анекдоту.
Доктор: «Ампутация левой ноги!»
Фельдшер топориком – тюк!
Доктор: «Ампутация правой руки!»
Тюк!
Доктор: «Ампутация левой руки!»
Тюк!
«Я сказал – левой!»
Тюк!
«Я сказал – руки!»
Тюк!
Вот и у дедушки с местной медициной явно были проблемки!
– Что, язык проглотил? – сердито рявкнул ему старик.– Пошто священное место испоганил?
– Я ничего не трогал,– осторожно проговорил Духарев. Раздвоенный наконечник действовал на Серегу гипнотизирующе.– Не крал и не поганил… Дверь надо запирать! – буркнул он.
– Чего-о? – старик задрал лохматую бровь.
– А того! – Серега фыркнул и уселся на пол. Да пошел этот дед!.. Захочет стрельнуть – все равно стрельнет.
Старик не выстрелил, тоже уселся, на край лежанки. Глядел на Духарева стылыми немигающими глазами. Молчал. Горностай у него на плече завернулся в пушистый хвост и тоже таращился на Серегу. Второй – тоже.
– Заблудился я,– сказал Духарев.– Что ж теперь, меня убивать? Ну не лесной я человек!
– Что не лесной – это я вижу.– Дед усмехнулся.
Усмешка у него была… Как у старого рваного волчары. От такой усмешки мужские семенные органы сразу хотят в животе спрятаться.
– А вот кто ты есть – не вижу. А должен бы.
– Почему? – заинтересовался Духарев.
– Потому что ведун,– ответил дед неожиданно мягко.
– Ведун – это как?
– Так! – Старик покачал головой и опустил самострел.– Грех тебя убивать, убогого! – пояснил он.
Серега не шевельнулся. Он нутром чуял: и без самострела старик смертельно опасен.
– А может, ты и не убогий,– рассуждал дед.– Морда у тебя вроде тутошняя, но токо – на простой погляд. А внутри, вовсе чужинская. То ли ты ума лишенный, то ли – духом схваченный. А может, ты сам – дух? – старик пытливо глядел на Серегу.
– Звали меня и Духом,– сказал Сергей.
Хрен знает, может, к духам дедушка более снисходителен?
– Не врешь,– констатировал старик.– Звали. Токо ты не дух. И не кромешник… А похож! – Дед мелко захихикал, и сразу стало заметно, что лет ему – не меньше шестидесяти.
– Можно я уйду? – попросил Серега.– Я тебе плохого не сделал? Твоего не взял. Я, можно сказать, твой гость!
– У-ху-ху! – развеселился старик.– Какой ты гость, репка-сурепка? А взял бы вот хоть его… – Кивок на меч.– Стал бы я с тобой лясы точить? Со злодеями у меня разговору нет. Со злодеями вот он беседует! – Старик похлопал по самострелу.– Ну-тко амулет свой покажь!
Серега нехотя (кто его знает, как здешние ведуны к христианам относятся?) вытянул наружу крестик.
Пронесло. Хвататься за самострел дед не стал.