Варяги и Русь
Шрифт:
— Так чего же грустишь-то?
— Мучает меня клятва моя... Нехорошо я сделал, что обещал Беле вывести с Руси христиан. Покойная бабка Ольга вспоминается... Ведь она христианкой была. Потом и клятву свою я нарушил.
— Как это?
— Зыбата здесь...
— Прастенов сын?
— Да, он. Он христианин, и нет у меня зла на него, нет зла и на других христиан. Нарушаю я клятвы и не могу ненавидеть их...
— Вон ты о чём. И охота тебе себя терзать. Ну, нет на христиан зла, так и пусть не будет его.
— Да ведь я клялся Беле...
— Клялся вывести христиан, когда будешь киевским князем
Лицо Владимира вдруг просветлело.
— Добрыня! Ведь правда твоя, — вскричал он, — пока я не киевский князь, от своих клятв я свободен. Правда, правда. А я-то Зыбату бедного прочь от себя отогнал. Спасибо, дядя, и тут ты меня выручил.
Владимир обнял Добрыню.
— Ну то-то же, — говорил растроганный лаской племянника Малкович, — ты только меня в таких делах слушайся, и всё ладно будет. Вот добыть бы только Киев, а там мы и от старого Белы отделаемся... Он-то хитёр, да и мы ему не просты... Только бы Ярополка сокрушить.
После этого разговора Добрыня уже не видел грусти на лице своего племянника.
Владимир обдумал всё, что намеревался делать, укрепившись на Волхове. Месть Ярополку была для него лишь поводом к захвату киевского княжения. Были у него и другие враги, при одном вспоминании о которых вспыхивало гневом его сердце.
«Не хочу разуть сына рабыни!» — вспомнил он гордый ответ Рогнеды Рогволдовны, дочери полоцкого князя. «Так нет, я заставлю тебя разуть мои ноги», — думал он, и в его воображении рисовалась уже картина унижения гордой княжны.
Новгородские ладьи и варяжские драхи вышли наконец в бурное и шумливое Нево. Далеко-далеко раскинулась перед ними беспредельная водная пустыня. Громадные волны ходили на просторе. Суда держались берега и благодаря этому благополучно вошли в устье Волхова. Здесь им путь преградили пороги. Не доходя до них, все суда стали у берега. Далече приходилось идти «волоком».
Это была первая остановка князя на родной земле. Остановились у Ладоги-крепостцы, поставленной у порогов ещё Рюриком, шедшим этим же путём из Скандинавии в Новгород после призвания своего на княжение. Крепостца была занята новгородской дружиной. Здесь уже знали, что возвращается обратно на Русь ушедший с неё новгородский князь, и с великим почётом встречали Владимира. Невольно вспомнилось Святославову сыну, как за два года перед тем уходил он, прячась от людей, боясь за свою жизнь, уходил один, с немногими слугами. И вот теперь он возвращается с сильной дружиной, и все встречают его как любимого, давно жданного князя.
II
Протяжный, но гулкий звон колокола, раздавшийся из новгородского Детинца, звал на вече. Словно громадный муравейник, зашевелились новгородские «концы», сходившиеся с различных сторон у Детища. Концевые старосты торопливо пробегали вдоль домов, что есть силы стуча в их двери и окна.
Скоро так стало тесно на площади, что вновь прибывшие взбирались на крыши изб, на крыльцо палат и даже на ступени помоста, так что дружинники едва могли сдерживать напор толпы. Крик и шум стояли до тех пор, пока из палат посадника не вышли сперва степенные, а затем именитые бояре и, сопровождаемые дружинниками, расчищавшими
— Начинать, что ль? — тихо спросил посадник у именитых бояр, находившихся вместе с ним на помосте.
— Успеем ещё, пусть вдоволь наорутся, — было ответом.
Вече действительно скоро притомилось. Крик и шум стали стихать. Можно было разобрать и отдельные восклицания.
— О чём вече-то? — кричали ближайшие. — Опять, что ли, о князе?
— Так порешили мы с князем, пусть идёт!
— Только бы по старине правил...
— Не то сгоним.
— Теперь пора, будто угомонились малость! — шепнул посаднику старейший из именитых бояр.
Тот кивнул ему в ответ головой и, подойдя к самому краю помоста, закричал, что было сил в лёгких:
— Послушайте, мужи новгородские и людины, все послушайте речи моей...
— Говори скорее, — раздались голоса, — а мы судить будем.
— Решили мы все здесь, на свободном вече, — продолжал посадник, — что негоже Господину Великому Новгороду быть ниже Киева, ибо есть у сего града свой князь природный. А как такого князя у нас нет, то и призвали мы опять к себе князя Владимира Святославовича; без принуждения чьего-либо призвало его вече; выслушал послов наших князь и согласился идти к нам и править по старине и вольностям нашим, ничем их не нарушая и оберегая их как зеницу ока своего. Об этом было уже вече, и всё вам послы наши сказали.
— Так, так. Знаем это, — загремели крики, — где же он, князь-то, нами избранный; отчего его нет до сей поры?
— Вот и собрали мы вас на вече, — перекричал всех посадник, — чтобы сказать вам: идёт князь Владимир Святославович и в полдень должен уже здесь быть; великою честью должны мы его встретить, челом ударить ему всенародно, дабы был он к нам милостив, от врагов защищал, правых виновным в обиду не давал, судил по обычаям дедовским и был бы за весь народ приильменский один за всех и нам бы всем быть за него одного!
Весть о том, что избранный князь уже близко, ошеломила вечевиков. Они все стихли, крик и шум прекратились, всем как будто стало не по себе.
— Что же теперь, люди добрые, — проговорил один из степенных бояр, — чего призадумались? Сами под ярмо полезли, так уж думать нечего; теперь нужно идти на берег да встречать князя великою честью. Не то худо будет. Не один он идёт, с ним и Добрыня Малкович.
Хорошо знали новгородцы крепкую руку Добрыни, показал он им себя.
— Не хотим Добрыни, не хотим! — разом закричало множество голосов. — Пусть князь один к нам идёт.
— Не хотим, не хотим! Пусть князь от себя Добрыню прогонит!
— Владимира Святославовича себе в князья выбирали, а о Добрыне Малковиче речей не было.
У Добрыни были, однако, в Новгороде и сторонники.
— Нельзя так, — кричали с другой стороны, — племянника берём, так негоже его с дядей разлучать...
— Обоих принимаем!
— Пусть оба идут!
Мнения разделились. Вечевики с пеной у рта наступали друг на друга. В отдалённых углах площади уже начались драки. Но в тот момент, когда общее напряжение возросло до последней степени, вдруг с Волхова донеслись громкие звуки рогов.