Варяги и Русь
Шрифт:
— Спой нам, Зигфрид, — сказал ему Дир.
Скальд тихо засмеялся.
— Спеть вы просите, а о чём? — заговорил он, повышая с каждым словом голос. — Где я почерпну вдохновение для моей песни? Разве слышу я шум битв, звон мечей? Разве вижу я теперь героев, жаждущих пройти через все пять сотен и сорок дверей Асгарда в светлую Валгаллу? Нет. Вместо героев — трусливые бабы, да и то не норманнские, а такие, каких наши воины видели разве только в одной Исландии...
— Молчи, старик! — гневно воскликнул Аскольд. — Тебе позвали петь и пой!
— Ты
Он с минуту помолчал и потом запел сначала тихо, но затем его старческий голос начал крепнуть и наконец стал таким же звонким, как голос юноши.
О родных скалах родимой Скандинавии пел он; о фиордах, откуда по всем морям, известным и ещё неведомым, расходились лёгкие драхи смелых викингов. Пел он о славе берсекеров, об их отважных походах на бриттов, саксов, франков, вспомнил об Олофе Тригвасоне, мудром смелом Гастингсе, перед которым трепетала Сицилия, потом запел о чертоге Одина — светлой Валгалле, о тех неземных наслаждениях, которые ждут там души павших в бою воинов и вдруг, глядя в упор на Аскольда, запел:
Презренен, кто для сладкой лени Забыл звон копий и мечей! Валгаллы светлой, дивной сени Не жаждет взор его очей. Пусть он умрёт — чертог Одина Пред ними хоть будет налицо, Не выйдут боги встретить сына С весёлой песней на крыльцо... А на земле — клеймо презренья На память жалкого падёт, И полный всяк пренебреженья Его лишь трусом назовёт! О боги светлые! К чему же Ему не прялку дали — меч? Что толку в трусе подлом — муже, Забывшем шум и славу сеч!..— О, замолчи, молю тебя, замолчи, Зигфрид!— прервал скальда, вскакивая, Аскольд. — Ты разрываешь душу мою...
— Почему я должен молчать, славный прежде витязь? — гордо спросил Аскольда Зигфрид. — И с каких это пор норманны прерывают песнь своего скальда, заставляют его умолкнуть, когда светлый Бальдер, певец Ассов, вдохновил его?
— Я знаю, что ты хочешь сказать... Ведь мне всё понятно! — проговорил растерявшийся Аскольд. — Все, все вы здесь против меня... Вам не нравится спокойная жизнь, вы стремитесь к кровопролитию и грабежу.
— Подожди, конунг! — перебил его Руар. — Как решаешься ты пред лицом своих дружинников говорить о грабеже? Не к наживе стремимся мы, а к светлой Валгалле, к тому, чтобы в потомстве не были покрыты позором наши имена. Об этом
— Но что же вы хотите от нас? — воскликнул Дир, видя, что его друг не в состоянии от гнева и стыда выговорить даже слова.
— Чего мы хотим?
— Да, чего?
— Чтобы вы вели нас!..
— Куда?
— На Византию!
— На Византию, на Византию! Все пойдём! — загремели по гриднице голоса. — Вы должны повести нас, а иначе мы прогоним вас...
— Слышишь? — шепнул Ульпиан Валлосу.
— Да, но мы не допустим этого! — отвечал, улыбаясь, тот.
— Это будет трудно!
— Но не неисполнимо... Поверь мне, как бы они ни храбрились, а без Аскольда и Дира ни в какой поход они не пойдут... Но послушаем, что скажет князь...
— Знаем мы ваши желания, друзья, — несколько дрожащим от волнения голосом заговорил Аскольд, — и готовы исполнить вашу просьбу!
Крики восторга огласили гридницу.
— Только дайте обдумать нам всё, — продолжал князь, — и, клянусь Перуном и Одином, и громящим Тором, мы исполним вашу просьбу?
После ухода Аскольда и Дира гридница начала быстро пустеть.
Первыми поспешили уйти византийские гости. Всё, что они здесь видели и слышали, было для них так неожиданно, так поразило их, что они боялись теперь за себя больше, чем за родину...
За ними удалилась часть норманнской дружины и киевлян.
В гриднице остались только Руар, Игелот, Стемид, Ингвар, скальд Зигфрид и Всеслав.
— Честь тебе великая, вдохновенный скальд, что ты своей дивной песнью разбудил уснувшие сердца наших ярлов, — говорил Руар, пожимая руку Зигфриду.
— Мною руководил светлый Бальдер — ему честь и хвала! — с улыбкой отвечал тот.
— Но всё-таки твоими, а ничьими иными устами говорил он с Аскольдом!
— Долг скальда было сделать то, что сделано мною. Но не будем говорить об этом!.. Итак, ваше желание исполнено, витязи!
— И моё также! Спасибо тебе, норманнский баян! — вдруг сказал Всеслав.
— И твоё, славянин? — с удивлением воскликнул Зигфрид.
— Да, и моё!
— Но это не похоже на кроткий нрав ваших людей.
— Может быть! Но не забывайте, что я — славянин только по рождению... Лучшие годы провёл я в вашей стране, там я оставил всё славянское и вернулся на родину с вами настоящим варягом.
— Это мы знаем, ты всегда был храбрецом.
— Благодарю! Византию же я ненавижу! Ненавижу всеми силами своей души, будь проклята она! И если только боги будут ко мне милостивы, в крови её детей я утоплю свою ненависть... О, скорее бы поход...
— Ты, Всеслав? Ты ненавидишь Византию? Ты хочешь мстить ей? За что? Что она тебе сделала? — раздался вдруг грустный голос.