Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Фомин Вячеслав Васильевич

Этот важнейший факт, которого одного вообще-то достаточно для признания всей несостоятельности утверждений о выходе варяжской ру-си из Скандинавии, в конечном итоге норманисты приняли. Так, Миллер в 1773 г. согласился, что имя россов не было в середине IX в. «известно в Швеции»168 (еще в диссертации он сказал, ведя речь об имени «русь», что в Скандинавии не находим «никаких сего имени следов», объясняя это тем, что так шведов называли финны. Но в ходе дискуссии убеждал, что в Скандинавии проживал народ русь169). Н.А.Полевой в 1829 г. удив­ленно говорил, что «мы затрудняемся странным недоумением: ни имени варягов, ни имени руси Tte находилось в Скандинавии. Мы не знаем во всей Скандинавии страны, где была бы область Варяжская или Русская». Наконец, в 1877 г. один из авторитетнейших норманистов того времени датский лингвист В.Томсен, по его словам, «охотно признавая» данный факт, сказал, что скандинавского племени по имени русь никогда не существовало и скандинавские племена «не называли себя русью»170. Вслед за своим кумиром отечественные и зарубежные норманисты последующего времени также признают, что никакой скандинавской руси история не знает171. Вместе с тем Ломоносов обратил внимание на суще­ствование в Европе, помимо Киевской Руси, других «Русий», например, «Белой и Чермной», которые, как он подчеркивал, «имеют имя свое,

конечно, не от чухонцев», и доказал, что «российский народ был за многое время до Рюрика», чему так упорствовал во время обсуждения своей диссертации-речи Миллер, но затем уже сам утверждавший, что «россы (здесь и далее курсив автора.
– В.Ф.) были и прежде Рурика», и отмечавший, что киевские россы, согласно византийским источникам, нападали на Константинополь «до прихода Рюрика»172.

Ломоносов, указав (как во время полемики, так и позже) на название устья Немана Руса, пришел к заключению о бытовании в прошлом Неманской Руси, откуда, по его мнению, только и могли придти к восточным славянам варяжские князья (варяги жили, говорил он, «между реками Вислою и Двиною»)173. Эта мысль также нашла под­держку среди широкого круга исследователей, в том числе и нор­манистов (но только, понятно, наполнивших ее соответствующими содержанием). Так, Г.Ф.Миллер уже после дискуссии говорил о варяж­ской руси (роксоланах-готах) в Пруссии при устье Немана. Н.М.Ка­рамзин под влиянием «августианской» легенды и «русского» топоними­ческого материала в Пруссии допускал возможность призвания варягов из ее пределов, будучи уверенным при этом, что само название Пруссия «произошло от реки Русы или Русны...». Наличие Руси в устье Немана убедительно доказывал в 1840 г. И.Боричевский. Показательна в этом плане эволюция взглядов одного из самых активных приверженцев норманской теории М.П Погодина. Вначале выводя варягов исключи­тельно из Скандинавии, он со временем начинает полагать их только на южном побережье Балтики. И в 1874 г., буквально перед своей кончиной Погодин пришел к окончательному выводу: «...Я думаю только, что норманскую варягов-русь вероятнее искать в устьях и низовьях Немана, чем в других местах Балтийского поморья»174.

Ломоносов утверждал, что варяги-россы летописей - это роксоланы, переселившиеся из Причерноморья в Пруссию. И все большую роль в современной науке играет его идея о связи руси с роксоланами (или вооб­ще с Югом). Так, антинорманист Л.В.Падалко выводил имя «руси» от рокс-алан, т.е. белых (господствующих) алан, и говорил о возникнове­нии Черноморско-Азовской Руси значительно раньше второй четверти IX в. В.А.Пархоменко высказал предположение, что Черноморско-Азов-ско-Донская существовала уже в начале IX века. Норманист Г.В.Вернад­ский полагал, что название «русь» («рось»), существовавшее, по крайней мере, с IV в., изначально принадлежало одному из наиболее значитель­ных «алалских кланов» - светлым асам (рухс-асам), или роксоланам175. В советское время Д.Т.Березовец установил, что восточные авторы под «русами» понимали алан Подонья, носителей весьма развитой салтовской культуры. На основании греческих и арабских источников, а также то­понимики Крымского полуострова Д.Л.Талис показал существование Причерноморской Руси в VIII - начале X в. в Восточном и Западном Крыму, а также в Северном и Восточном Приазовье, и увязал ее с ала­нами. Существование Салтовской и Причерноморской Русий обосновал А.Г. Кузьмин176. Лингвист О.Н.Трубачев, заостряя внимание на том фак­те, что в ономастике «Приазовья и Крыма испокон веков наличествуют названия с корнем Рос-», видел в Азовско-Черноморской Руси реликт ин-доарийских племен, населявших Северное Причерноморье во II тыс. до н.э. и отчасти позднее (например, *tur-rus- или «тавро-русы»), считая, что с появлением здесь в довольно раннее время славян этот древний эт­ноним стал постепенно прилагаться к ним177. Небезынтересно отметить, что НИ. Попов, споря с Миллером, отрицал существование в Скандина­вии народа русь и выводил ее из района Херсонеса Таврического178.

Ломоносов, опровергая мнение Миллера, видевшего в варягах лишь датчан, норвежцев и шведов, доказывал, что так «назывались народы, живущие но берегам Варяжского моря». Эту же мысль он затем проводил в «Кратком Российском летописце» и «Древней Российской истории», го­воря, что «не праведно рассуждает, кто варяжское имя приписывает од­ному народу. Многие сильные доказательства уверяют, что они от разных племен и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем». Миллер во время дискуссии упорно не соглашался с оппонентом: «Итак, неверно, что все племена у Варяжского моря носили название варягов. ...Неверно, что варяги, кроме морских побере­жий, населяли также большую полосу земли к югу и востоку». Но в 1773 г., ознакомившись к этому времени в полной мере с источниками, на которых основывал почти четверть века тому назад свой вывод Ло­моносов, Миллер уже сам убеждал, что по всему Варяжскому морю не было народа, который бы собственно варягами назывался, и что под варягами следует разуметь мореплавателей, воинов, которые «могли состоять из всех северных народов и из каждого состояния людей»179.

С.М.Соловьев ставил в особую заслугу Ломоносову именно то, что он заметил дружинный состав варягов, отрицая, тем самым, этническое содержание термина «варяги». Говоря в ряде случаев, что в летописи под варягами разумеются «все прибалтийские жители, следовательно, и сла­вяне», в целом под ними ученый, вслед за Ломоносовым, понимал не какой-то конкретный народ, а европейские дружины, «составленные из людей, волею или неволею покинувших свое отечество и принужденных искать счастья на морях или в странах чуждых», «сбродную шайку ис­кателей приключений»180. Ломоносов в 1749 г. также сказал, что новго­родцы западные народы «варягами называли», т.е. значительно расши­рил рамки приложения русскими слова «варяги». В связи с чем он впер­вые в науке указал, что в Сказании о призвании варягов летописец выделяет русь из числа других варяжских народов, при этом не смеши­вая ее со скандинавами (эта мысль затем получила весьма широкую под­держку в историографии181). Нельзя не заметить, что даже норманисты А.Л. Шлецер и Ф.Крузе соглашались, что летописец отличал варяжскую русь от шведов. Фатер, видя в варягах норманнов, а в руси - черно­морский народ, подчеркивал: Нестор «сказал весьма ясно, что сии варяги зовутся русью, как другие шведами, англянами: следственно, русь у него отнюдь не шведы»182.

Ломоносов в ходе дискуссии задал Миллеру вопрос, ставящий под сомнение все его выводы: почему он «нигде не указал отца Рюрика, его деда или какого-нибудь скандинава из его предков? Он поступил неразум­но и вообще опустил то, что является самым важным в этом вопросе. Но, конечно, он не может найти в скандинавских памятниках никаких следов того, что он выдвигает». В «Древней Российской истории», говоря о призвании Рюрика, ученый заметил, что если бы он был скандинавом, то «нормандские писатели конечно бы сего знатного случая не пропус­тили в историях для чести своего народа, у которых оный век, когда Ру-рик призван, с довольными обстоятельствами описан». Более точно выразился по этому поводу в 1814 г. немец Г.Эверс. Охарактеризовав отсутствие у скандинавов преданий о Рюрике как «убедительное молча­ние» (так он даже назвал главу своего труда), ученый заключил, что «все­го менее может устоять при таком молчании гипотеза, которая основана на недоразумениях и ложных заключениях...». Н.В.Савельев-Ростисла-вич, также отметив «совершенное молчание» саг о Рюрике и об основа­нии шведами русского государства, справедливо заметил, что они не упускали случая похвастаться «самыми незначительными подвигами, иногда не бывшими»183.

С этим аргументом связан и вопрос об именах русских князей. Рус­ские участники дискуссии - С.П.Крашенинников и Н.И.Попов - отри­цали их скандинавскую природу. И Ломоносов говорил, что Байер, «по­следуя своей фантазии», имена русских князей «перевертывал весьма смешным и непозволительным образом, чтобы из них сделать имена скандинавские; так что из Владимира вышел у него Валдамар, Валтмар и Валмар, из Ольги Аллогия, из Всеволода Визавалдур и проч. Сего не токмо принять за правду, но и читать без досады невозможно, видя сих имен явное от славенского языка происхождение и согласие с особами государскими»184 (т.е. княжеские имена, подчеркивает А.Г.Кузьмин, «были своего рода титулами, означающими особое величие»185). Правоту Ломоносова в данном вопросе подтвердил В.О.Ключевский, сказав о способе Байера «превращать» русские имена в скандинавские: «Впо­следствии многое здесь оказалось неверным, натянутым, но самый прием доказательства держится доселе»186. В отношении же Миллера Ло­моносов заметил, что он «толкует имен сходства... от неразумения рос­сийского языка»187.

Миллер уверял, что Ломоносов не может подкрепить свои «выдумки» о южнобалтийском происхождении руси «свидетельствами историй», утверждая (а этим словам советский историк С.Л.Пештич придавал ог­ромное значение), что «ни у кого из писателей в уме никогда не было, кроме автора киевского «Синопсиса», варягов признавать за славян»188. В данном случае Миллер вновь поступил, если использовать выражение Ломоносова, «непристойным» для историографа «образом», ибо был в курсе существования таких «свидетельств истории». Так, Байер в статье «О варягах» привел известия «августианской» легенды, мнение С.Гербер-штейна о южнобалтийской Вагрии как родине варягов, заключение не­мецких историков XVII в. Ф.Хемница и Б.Латома, что Рюрик был вы­ходцем из ободритского (южнобалтийское славянское племя) княжеского рода. Наконец, Ломоносов пользовался 4-м изданием «Генеалогических таблиц» И.Хюбпера (1725), представлявших Рюрика в качестве потомка вендо-ободритских королей. «Генеалогические таблицы» Хюбнера име­лись в Библиотеке Академии наук189, и Миллер, несколько лет про­работав ее библиотекарем, знал, конечно, о наличии в ее фондах этого труда. Не зря в вышеприведенной характеристике, данной ему в июле 1730 г., из всех его достоинств прежде всего и выделялось именно «уме­ние пользоваться здешней Библиотекой». В последующих работах Мил­лер, что показательно, уже не проходил мимо версии о выходе варягов из Вагрии и «мекленбургских писателей», выводивших Рюрика от обод-ритских князей190.

Ломоносов, акцентируя внимание на том факте, что Перуна «почита­ли, в поганстве будучи, российские князья варяжского рода», а культ его был распространен на славянском побережье Балтийского моря, пришел к выводу, что варяжская русь вышла именно оттуда и говорила «языком славенским»191. В пользу такого заключения говорят многие источники. Так, западноевропейский хронист XII в. Гельмольд называет главного бо­га земли вагров - Прове, в котором видят искаженное имя славянского Перуна192. И.И.Первольф констатировал, что четверг у люнебургских славян (нижняя Эльба) еще на рубеже ХІІ-ХІІІ вв. назывался «Перун-дан» (Perendan, Perandan), т. е. день Перуна, олицетворявшего в их язы­ческих верованиях огонь небесный, молнию, а этот факт, подчеркивает А.Г.Кузьмин, предполагает широкое распространение культа Перуна и признание его значимости193. А.Ф.Гильфердинг отмечал, что Перуну по­клонялись на всем славянском Поморье. В числе кумиров священной крепости на о. Руяне, добавляет М.К.Любавский, стоял Перунец194. На Южную Балтику указывает не только имя Перуна, но и характер изобра­жения божеств, установленных Владимиром в 980 г. Вместе с тем культ Перуна, бога варя го-русской дружины, был совершенно не известен гер­манцам195. Причем С.А.Гедеонов отмечал невозможность того, чтобы норманские конунги поклонялись славянским Перуну и Волосу, ибо они «тем самым отрекались от своих родословных; Инглинги вели свой род от Одина». «Вообще, —добавлял историк, — промена одного язычества на другое не знает никакая история»196.

Прекрасное знание Ломоносовым источников, русской и европейской истории, его превосходство над Миллером и в методологическом плане позволили ему продемонстрировать стремление оппонента «покрыть ис­тину мраком». В связи с чем он заключал, что «оной диссертации никоим образом в свет выпустить не надлежит», ибо «вся она основана на вы­мысле и на ложно приведенном во свидетельство от господина Милле­ра Несторовом тексте», и может составить «бесславие» Академии. Как по­казало время, Ломоносов правомерно обращал внимание и на полити­ческую подоплеку норманского вопроса, говоря, что в диссертации находятся «опасные рассуждения», а именно: «происхождение первых ве­ликих князей российских от безъимянных скандинавов в противность Несторову свидетельству, который их именно от варягов-руси произво­дит, происхождение имени российского весьма недревне... частые над россиянами победы скандинавов с досадительными изображениями... России перед другими государствами предосудительны, а российским слушателям досадны и весьма несносны быть должны». В этих словах и в словах, «что ежели положить, что Рурик и его потомки, владевшие в России, были шведского рода, то не будут ли из того выводить какого опасного следствия», обычно видят единственный мотив выступления русского ученого против норманской теории. Несомненно, патриотизм и эмоции в этом деле присутствовали, но они были явлениями, так ска­зать, второго порядка, ибо Ломоносов прежде всего выступил против фальсификации начальной истории Руси, в угоду чему совершалось яв­ное насилие над источниками. И вряд ли ему можно вменять в вину то, что он на заре зарождения исторической науки в России встал на защиту исторической правды, желая ознакомить с ней соотечественников. Поэ­тому, большим смыслом наполнены слова Ломоносова, произнесенные во время дискуссии и актуальные до сих пор: «Я не требую панегирика, но утверждаю, что не терпимы явные противоречия, оскорбительные для славянского племени». Да, и на Западе, как отмечал Шлецер, в трудах по истории России говорилось «множество смешных глупостей» о ней197.