Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Фомин Вячеслав Васильевич

Впервые эта территория была названа в «августианской» легенде, по­вествующей, как «воевода новгородскы» Гостомысл перед своей кон­чиной созвал сограждан и сказал им: «Съвет даю вам, да послете в Прус­скую землю мудра мужа и призовите князя от тамо сущих родов римска царя Августа рода». Они же шедше в Прусскую землю и обретошя там некоего князя имянем Рюрика, сущя от рода римска царя Августа...»'7. Считается, что в основе легенды лежит «Послание Спиридона-Саввы», созданное, по И.Н.Жданову, в последнем десятилетии XV или в начале XVI в., по С.В.Думину и А.А.Турилову на рубеже этих столетий, по Р.П.Дмитриевой и А.Л.Гуревичу в 10-х - начале 20-х гг. XVI века. Я.С.Лурье полагает, что уроженец Твери и бывший митрополит Литвы Спиридон-Савва переписал рассказ о происхождении владимирских и тверских князей из какого-то тверского сборника, составленного в первой половине XV в., когда шла феодальная война в рамках московского пра­вящего дома и когда тверской великий князь Борис Александрович вы­двигал свои претензии на общерусскую власть18. Ныне больше принята точка зрения Дмитриевой, согласно которой «Послание» было написано по заказу правительственных кругов Василия III между 1511-1521 п, а первая редакция официального «Сказания», вобравшая в себя основные идеи «Послания», относится к периоду до 1533 года. В 1984 г. исследо­вательница уточнила, что первая

редакция была составлена не позднее 1527 г.19 «Сказание о князьях владимирских» И.П.Еремин датировал второй половиной XV в. (не ранее 1480 г.)20. Имеются факты, подтвер­ждающие это мнение и показывающие, что «Сказание» бытовало в ука­занное Ереминым время. Только исключительно под его влиянием в некоторые общерусские летописные своды конца XV - начала XVI в. были внесены изменения в той части ПВЛ, где говорится о расселении славян и где появляется фигура Гостомысла. Так, в сокращенных лето­писных сводах 1493 и 1495 гг., сводах 1497 и 1518 гг. сообщается, что «словене же пришедше с Дуная, седоша около озера Ильмеря и прозва­шася своим именем, и сделаша град, и нарекоша и Новъград, и посади-ша и старейшину Гостомысла»21.

Появление «августианской» легенды было продиктовано притязания­ми России на равное место среди европейских держав. Но равность им вытекала из равности исторического начала, поэтому родословная мос­ковских великих князей была возведена, что тогда было в порядке ве­щей, к Августу «кесарю», наиболее почитаемому европейскими монарха­ми из всех правителей древности. По причине того, объясняют наши книжники, что «при нем бысть... Рожество Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа», в связи с чем и династия Рюриковичей «не худа же рода бяху и не незнаема, но паче преименита и славна римскаго кесаря Ав­густа...»22. К тому же в лице Августа, отмечал И.Н.Жданов, «сходилось все величие былого, от него же разошлась власть и сила по отдельным странам; ставленники Августа сели и в Египте, и в Сирии, и на берегах Истра, и там, где обитают угры, и на побережье Вислы». Как подчер­кивает СВ. Перевезенцев, «удревление генеалогии московских государей на максимально возможный срок позволяло рассматривать историю самой России как часть общемировой истории, в которой Россия зани­мает самое достойное место»23. Естественно было ожидать, что русские книжники, установив «родство» Рюрика с римским императором, свя­зали бы его, как это проделали, например, молдаване и литовцы с ро­доначальниками своих династий, непосредствен но с самим Римом. Но наши мыслители, отступив от принятых канонов, вывели Рюрика не из Рима, не из Италии, а с Южной Балтики, которая во времена могущества «вечного города» находилась далеко на периферии мировой истории и ничем в ней не отметилась.

И назвать летописцев в качестве родины Рюрика именно Южную Бал­тику, игнорируя тем самым наиболее престижные, по понятиям того вре­мени, территории для корней правящих домов, могла заставить только традиция, освященная временем и имеющая широкое распространение. С.А.Гедеонов видел в «августианской» легенде общенародное предание о южнобалтийском происхождении варяжской династии, говоря при этом, что «не от сказки об Августе и Прусе родилось предание о помор­ской отчизне варяжских князей, а наоборот». Р.П.Дмитриева допускала мысль, что при ее создании могли быть использованы «какие-то устные легенды». А.Г.Кузьмин связывает истоки «августианской» легенды с Южной Балтикой, указывая, что в ее пределах «очень рано существовали предания, увязывавшие основание разных городов Юлием Августом», например, знаменитого Волина в устье Одера. Уточнив затем, что она зародилась в Понеменье, где, согласно источникам, существовала «Чер­ная (т. е. Чермная - красная) Русь». В представлении о выходе Рюрика с южного берега Балтики, в целом резюмирует историк, «можно увидеть отражение еще живой традиции»24. Обращает на себя внимание тот факт, что «Сказание», давая информацию о родине варягов, персонифициро­ванных Рюриком, ни словом не обмолвилось о его этносе. Это молча­ние весьма красноречиво, и оно показывает, что в те годы никто не сом­невался в славянском происхождении и Рюрика, и варягов. Тема их языковой и этнической принадлежности будет прямо затронута в восточ нославянских источниках лишь двести лет спустя - во второй половине XVII века.

По мнению А.Л.Гольдберга, несмотря на сюжетное сходство эпизода приглашения Рюрика з наряжской и «августианской» легендах, в послед­нюю «был вложен игой смысл: старое предание, связывавшее род Рюриковичей с некогда могущественными, но давно сошедшими со сцены варягами, было заменено новой легендой, удачно вводившей Русь в круг мировых держав». Такой взгляд, резко противопоставляющий эти два памятника, проистекает лишь из допуска, что варяги были норман­нами. Как полагал М.А.Алпатов, в «августианской» легенде преднаме­ренно была произведена смена этноса первых русских князей, в резуль­тате чего они из шведов были превращены в пруссов или же в римлян25. Но вывод Рюрика «от рода римска царя Августа» никак не был связан с этнической атрибуцией варягов. Это хорошо видно хотя бы из латинского перевода «Родословия великих князей русских» (изданного в 1576 г. в Кельне под названием «Краткая генеалогия великих князей Московских, извлеченная из их собственных рукописных летописей»26) для ознаком­ления с ним западноевропейцев, где читается, что «приде на Русь из немец, из прус, муж честен от рода римска царя Августа кесаря, имя ему князь Рюрик»27. Совершенно очевидно, что русские той поры не считали Рюрика одновременно и немцем, и пруссом, и римлянином, и что его немецко-прусско-римское обрамление не является этническим индика­тором, а указывает лишь на выход варяжского князя из пределов Запад­ной Европы, но не на его принадлежность к какому-то конкретному народу28. «От рода римска царя Августа» - это, по сути, та же регалия цар­ского достоинства, что и «дары Мономаха», и которая, в связи с пресе­чением корня Ивана Грозного, по наследству перешла Василию Шуйско­му, а затем Романовым29. Причем, последние вообще не имели к Рюри­ковичам никакого отношения.

И антагонизма между легендами, конечно, нет, как и нет противопос­тавления «варяжского» начала предков правящей династии «римскому». В связи с чем распространение «Сказания» в историографии не привело к угасанию в ней традиции ПВЛ, и варяжскую легенду продолжают вно­сить в летописи либо в первозданном виде30, либо пропитанную мотива­ми «августианской» легенды (Рюрик «иже прииде из варяг в великий Новъград со двема братома своими и с роды своими, иже бе от племени Прусова... Прус же брат... бысть римского кесаря Августа», или «идоша за море к варягом и пруси, иже сице звахуся варязи»)31, либо оба рассказа мирно соседствуют на страницах одной и той же летописи32. Сами Рюри­ковичи, говоря о своих корнях и выводя себя «от рода римска царя Авгус­та», ни в коей мере не отказывались от своего варяжского начала. Так, в одной из рукописей XVI в. читаются две приписки царевича Ивана, сына Ивана Грозного: «Списано бысть сие многогрешным Иваном русином, родом от племени варяска, колена Августова» и «приписано бысть сие... Иваном... колена Августова, от племени варяжского, родом русина...»33. Пройдет не так уж много времени, и «римская» версия начала русского правящего дома, выполнив задачу, поставленную перед ней потребностя­ми российской государственности, сойдет на нет. Так, например, в Си­нопсисе (1674) о связи Рюрика с Прусом и Августом уже не сказано ни слова. Ее слабый отзвук можно услышать лишь во фразе, что Владимир Святославич «от корня Августа цесаря римского». В Иоакимовской ле­тописи (1740-е гг.) нет уже и того, что читается в Синопсисе34.

В XVI в. «Сказание о князьях владимирских» становится выразителем государственных интересов России в ее внутри- и внешнеполитической деятельности35, и мыслью о южнобалтийской родине Рюрика проникну­ты многие памятники того времени. Продолжает она громко звучать в следующем веке, в веке начала нового периода в русской истории, вре­мени серьезных потрясений России и основательных изменений в ее экономической и общественно-политической жизни, что опять же застав­ляло наших мыслителей всматриваться в прошлое своего Отечества, ис­кать там ответы на злобу дня, заглядывать в день грядущий. Их приемы исторического изучения уже были настолько высоки, что XVII столетие признано в науке качественно новым этапом в русской историографии36. Южную Балтику как родину варягов называет «Хронограф» С. Кубасова (1626 г.), согласно которому «по скончании же Гостомыслове» за Рюри­ком «послаша в варяги в Прускую землю...»37. Тот же адрес дает «Повесть о происхождении славян и начале Российского государства», созданная в середине XVII в. и отразившаяся во многих летописных сводах38. Ее авторы направляют новгородских послов «в Прусскую землю», «в Прус­скую и в Варяжскую землю», «в Прускую Варяжскую землю»39.

Именно о южнобалтийских и именно о славянских истоках руси ут­верждают памятники, возникшие в середине и в третьей четверти XVII в. в Малороссии. Так, Бело-Церковский универсал Богдана Хмельницкого (28 мая 1648 г.) констатирует, что руссы «из Русий, от помория Балтий-скаго альбо Немецкаго...»40. Далее он говорит о неком князе, под предво­дительством которого древние руссы взяли Рим и четырнадцать лет им обладали. Канцелярист Войска Запорожского С.В.Величко в 1720 г. в своем «Сказании о войне козацкой з поляками» передал слова «Универ­сала» о родине руссов в несколько иной редакции: «...руссов з Ругии от помория Балтицкого албо Немецкого...». Назвал он и имя предводителя руссов - «Одонацера»41, т. е. Одоакра, в 476 г. свергшего последнего им­ператора Западноримской империи и в течение тринадцати лет владев­шего Северной Италией. После четырехлетней борьбы (489-493) он был убит вождем остготов Теодорихом. Историк VI в. Иордан причисляет Одоакра к ругам-русам («genere Rogus»42), а в позднем средневековье он герой именно западнославянских исторических сказаний, где именуется «славянским» князем, но чаще всего «русским» (польский историк XV в. Я.Длугош называл Одоакра «русином»43) или «ругским» князем, герулом с острова Рюген44 (Южная Балтика), известного по источникам еще как Русия (Russia), Ругия (Rugia), Рутения (Ruthenia), Руйяна (Rojna). Именно два первых названия, надо заметить, зафиксированы в «Универсале» и труде Величко.

Память об Одоакре, а, следовательно, память о его русской, южнобал­тийской родине, сохранялась не только в южнорусских землях, но и в пределах Северо-Западной Руси. Косвенным тому подтверждением яв­ляется «Повесть о взятии Царырада фрягамн», читаемая в НПЛ под 1204 г., и где в числе руководителей Четвертого крестового похода назван Бонифаций, маркиз Монферратский: «Маркое от Рима, в граде Бьрне, идежс жил поганыы злыи Дедрик». О Теодорихе (Тедрике), резиденция которого находилась в Вероне, именовавшейся у германских народов Берном, в Новгороде, самим своим началом обязанным варяжской руси, помнили по пришествию более семи столетий после гибели «русского» Одоакра. Причем помнили, указывает А.Г.Кузьмин, «как о заклятом вра­ге Руси». И новгородскому читателю XIII в. его имя было известно на­столько, что им можно было пояснять, подмечает исследователь и такую еще немаловажную деталь, даже географические ориентиры (Берн). При этом Кузьмин выражает уверенность, что новгородский летописец ХШ в. «помнил» о событиях V века явно опираясь на устную традицию, может быть уже записанную к этому времени... и она оказывается достоверней весьма разноречивых записей об этнической принадлежности Одоакра»45.

И.Э.Клейнберг, напротив, считает, что летописная реминисценция относится не к историческому лицу, королю остготов Тсодориху, а к из­любленному персонажу немецкого средневекового героического и ска­зочного эпоса Дитриху Бернскому. Соглашаясь с Н.А.Мещерским, ука­завшим на нижненемецкую форму имени «Дедрик», Клейнберг говорит именно о северогерманском источнике, из которого, посредством выход­цев из вестфальских городов на Русь был занесен образ Дитриха Берн­ского. А так как в норвежской «Саге о Тидрике» Дитрих воюет с русски­ми, то русские поэтому видели в нем своего злейшего врага, в связи с чем, заключает исследователь, к нему приложены эпитеты «поганый» и «злыи»46. Показания «Универсала» Богдана Хмельницкого и известия С.В.Величко, свидетельствующие в пользу очень большой популярности Одоакра среди казаков и русских, боровшихся с Польшей, а следователь­но, и знания ими Теодориха, его убийцы, не позволяют принять выводы Клейнберга. О широкой известности Одоакра, а опять же и всех обстоя­тельств его биографии, в том числе, конечно, и имени Теодориха, гово­рят также слова Самойло Зорки, сказавшего в августе 1657 г. при погре­бении Хмельницкого: «К тебе обращаю я тщетное слово; возлюбленный наш вождь! древний русский Одонацарь...»47. Вместе с тем обращает на себя внимание тот немаловажный факт, на который указал Л.С.Хомяков: предание о Теодорихе сохранялось только в бывших «землях вендов при-одерских... и это предание совершенно местное», неизвестное в осталь­ных германских землях48.

Адресатами «Универсала» являлись, как сказано в его заглавии, «Ма­лороссийской украины жителям и казакам». Величко еще более расши­ряет его аудиторию: «...На всю Украину Мал ороси иску ю, по обоих сторо­нах Днепра будучу, и в далнии города руские засланный»49. Составители этого документа, поднимая массы на борьбу с польскими поработителя­ми, обратились к давней своей истории, и это обращение, чтобы достичь поставленной цели, могло быть наполнено только понятным всем со-держанием. М.О.Коялович увидел в «Универсале» стремление книжни­ков «удовлетворить потребности народа перенестись к своему родному прошедшему и воодушевиться доблестью его лучших представителей». Прав в своем заключении и Ю.Д. Акашев, что апелляция к Одоакру вряд ли была уместной, если бы простому люду не было известно его имя «и если бы оно не было связано с историей росов»50. Конечно, и Н.В.Са­вельев-Ростиславич нисколько не ошибался, заключив в 1845 г., что рус­ские в XVII в. «считали неоспоримым славянское происхождение своих князей с Балтийского Поморья, а не из Скандинавии»51.