Варяги
Шрифт:
— Тому не бывать, — с молодой горячностью заявил Торстейн.
Земля была прекрасной, но суровой. Она давала много глазам и душе, но мало телу. Высокие горы подступали к морю и обрывались в него отвесными стенами.
Скалы и вечно шумящее море.
Торир любил взбираться на скалы — здесь легко и вольно дышалось и мысли приходили особые, отличные от повседневных забот старейшины. Он ещё молод, жизненный путь его только начинается. Предсказательница напророчила ему славную судьбу. Но судьба, видать, не придёт сама в руки, как приходит весной в холодный ручей глупая жирная рыба. Её надо искать и творить самому. Где искать и какая она, его судьба? Там, в долине, бонды пасут скот на его земле, и поэтому он имеет долю в их стадах. Но разве его судьба — это кусок мяса и тёплый плащ?
А домочадцы? Принёс ли хоть один из них ему, ярлу, крупицу золота или камень, в глубине которого горит красный, как кровь, огонь? Они сами смотрят на его пояс, украшенный драгоценными каменьями.
Золото... Кто отказался бы от него! Но золота нет. Говорят, его много у конунга Гуннара. Всякий раз, когда на память приходит ненавистное имя, пальцы Торира сжимаются в кулаки. Насмешка судьбы твоё имя — Дружбударящий. Тебя по справедливости стоит называть душителем ярлов. Сколько ты их уже проглотил, и они тащат тебе безропотно лучшее, что у них есть. Другим ты перегрыз горло. Вот откуда твоё золото, конунг. Два твоих похода не могли дать столько богатства. Теперь ты оскалил зубы на мою долину. Но пока я жив, ты её не получишь. Пусть мой меч — «Жаждущий битвы» — никогда не напьётся крови врага, если я, как безропотный пастух, подчинюсь твоему желанию. Мой род не склонит головы перед тобой и не будет платить тебе дани и торопиться выполнять твои повеления. Ты такой же ярл, как и я, и давно ли боги повернули ладью твоей судьбы на дорогу удачи? Пусть нас рассудит меч. Если же люди долин объявят меня вне закона, я уйду, но не покорюсь тебе, конунг. Мы все уйдём, всем родом. Земля велика...
Не в первый раз приходят эти мысли к ярлу. Год от года род нищает. Людей в нём прибавляется, зубы бондов и домочадцев работают не хуже волчьих, все хотят есть, но земля маленькой долины — не шкура овцы, её не растянешь. Чуть ли не каждый день ему приходится разбирать ссоры бондов: скот одной семьи при попустительстве её хозяина оказывается на пастбище другой. Торир наказывает провинившихся, мирит поссорившихся, велит чаще отправляться к реке и в море за рыбой. Но с каждой новой ссорой всё яснее понимает: роду тесно в долине. А он не может перебраться в соседнюю — прекрасная, но проклятая земля, в ней много гор, но мало долин. Они давно принадлежат другим родам. Люди Торира уже сталкивались с людьми Херда. Теперь Херда нет, но тинг никогда не позволит Ториру завладеть его долиной. И Гуннар — тоже.
Даже если он силой захватит долину, конунг натравит на него людей всех других долин и будет кричать о нарушении закона и обычаев и, конечно, добьётся своего: из долины Херда придётся уйти. Или сражаться с дружиной конунга. У него не дрогнет сердце выйти на поединок с самим Гуннаром, но с его дружиной... Если бы Торир мог дать меч и копьё каждому домочадцу, и тогда у него не набралось бы десятой части дружины конунга. Говорят, теперь Гуннар без своих воинов не выходит даже из дома.
Нет, захватывать долину Херда было бы ошибкой. К тому же ещё неизвестно, что скажет тинг о его поединке с соседним ярлом.
Эгмунд — старейшина самого малочисленного рода людей долины Тронсхеймс-фиорда — умирал от пережитого унижения. Так считал его сын Торгрим и не скрывал своих мыслей от сородичей. Молва об оскорблении Эгмунда конунгом Гуннаром разлеталась по долине. Бурлил не только род Эгмунда. Конунг осуждался многими людьми долины Тронсхеймс-фиорда. Седины Эгмунда, его слава справедливого и мудрого старейшины уже много лет приносили ему уважение людей, даже незнакомых со стариком. Землянка Эгмунда на тинге, у скалы законов, каждый раз, когда он приезжал туда, полнилась народом. Многие просили его посредничества в спорах...
Он и сам уже забыл, сколько лет приезжал на тинг. Люди привыкли из года в год видеть его высохшую и согбенную фигуру в голубом плаще там, где решалось самое важное. Тинг и законоговоритель Эгмунд стали неразделимы.
Теперь же Эгмунд лежал в своей спальной нише большого дома и ни с кем не хотел говорить. Его тело уменьшалось, становилось бесплотным и невесомым. Лицо заострилось, даже борода не могла скрыть провала рта. На предложение пригласить знахаря он отрицательно качал головой. Отказывался от пищи, изредка показывал глазами на сосуд с водой. И молчал.
Торгрим всё время проводил у постели больного. Однажды попытался выяснить, что произошло у Эгмунда с конунгом, и не получил ответа. Старейшина рода сам расскажет о встрече с Гуннаром, если на то будет его воля. Торгрим слишком уважал его и как мудрого старейшину, и как отца, чтобы быть навязчивым.
И хотя Торгрим покидал нишу Эгмунда на самый короткий срок, широко разнёсшиеся слухи доходили и до него.
— Этот сын волчицы Гуннар без совести и чести, — не уставала повторять каждому встречному старуха Гудрит. — Подумайте, у него хватило наглости заявить нашему Эгмунду, будто тот не знает закона, что он не законоговоритель и что ему незачем приезжать на тинг... Как вам это нравится? Наш Эгмунд не знает закона?! Да этот самый Гуннар ещё не родился, а наш старейшина уже занимал на тинге почётное место...
Люди недоверчиво смотрели на шамкающий рот Гудрит, но к словам её прислушивались. Гуннар, конечно, мог сказать и такое, но не таков Эгмунд, чтобы из-за пустых слов встать на порог смерти. Тут что-то не так. Старая Гудрит выживает из ума, слова её как стрекотание сороки — стрекочет, а о чём, и сама не знает.
Товарищ детских игр Торгрима, теперь же верный и надёжный дружинник Ульв, шептал ему:
— Говорят, конунг Гуннар потребовал от старейшины, чтобы он распустил дружину. Люди нашей долины не должны иметь своих дружин. Кто хочет быть дружинником, пусть отправляется на службу к конунгу...
— Кто говорит? — хмуро спросил Торгрим. Это известие более походило на правду, чем болтовня старухи Гудрит.
— Многие. А сам старейшина тебе так ничего и не сказал?
— Он молчит, — кратко ответил Торгрим и, твёрдо глянув в глаза товарища, отправился в дом.
Эгмунд встретил сына неестественным блеском глаз, пригласил его сесть поближе.
— Торгрим, пришёл мой час, — с усилием прошептал он. — Все мои сыновья... кроме тебя... ушли к предкам. Отправь и меня к ним... по обычаю. Людям скажи, чтобы жили... все вместе... как раньше. Боги не велят человеку... уходить из рода, — старик задышал чаще, слова с трудом слетали с губ. — Гуннара не слушай... Он хочет перемешать роды... чтобы все... только ему...
— Я вызову его на поединок!
— У него... большая дружина...
— Что мне до его дружины! У меня бедная одежда, и мне всё равно, успею ли я её износить...
— Ты не один... Род не должен погибнуть...
Торгрим молчал. По телу старика пробежала судорога.
Дорога к Гуннару заняла весь день — преодолели три долины и два перевала. Кони устали, заспотыкались — ещё бы, Торгрим повелел дружине собраться в дорогу во всеоружии. Его сопровождали три десятка всадников. Не все могли похвастаться надёжными доспехами, но щит, шлем, меч и копьё были у каждого. Вид вооружённой дружины не должен был вызвать у конунга удивления — какой же воин покинет дом без меча?