Варяги
Шрифт:
Гуннар не прерывал размышлений Торгрима. Он и сам думал об этом юнце, сидящем перед ним. Несомненно, боги благосклонны к Торгриму. Он стал ярлом в таком возрасте, когда большинство воинов не смеют помышлять даже о первой ступени предводительства. Он смел и упрям. Если его удастся перетащить на свою сторону, ещё один род будет покорен без кровопролития и ещё один голос раздастся за него на будущем тинге. Это важно, потому как родов в долинах много, а поддержит его едва ли половина. Всех не запугаешь, убедить — много времени надо. К тому же необходимо учитывать: запуганные поодиночке, встретившись на тинге, они могут забыть страх. Нет,
Конунг прервал бег мыслей и положил руку на плечо Торгрима.
— Ты, кажется, не веришь, что я подчинюсь решению тинга...
— Нет, конунг, думал я о другом. Как можно не подчиниться тингу? Ещё не родился человек, осмелившийся не выполнить его решений. Я думал, что, объединившись, роды вряд ли что выиграют, а потеряют многое. Им придётся платить тебе дать, — Торгрим умышленно сказал «тебе», словно тинг уже состоялся и конунгом-королём избран Гуннар. Тот не обратил на это внимания, чем ещё больше убедил Торгрима в правоте его предположений. — Мы свободные люди и никогда никому не платили дани...
— Дань? Ты, наверное, оговорился. Я не ходил на вас походом. В жизни рода мало что изменится. Ведь он и сейчас кормит и снаряжает твою дружину. Он и дальше будет кормить её и снаряжать. Единственная разница — дружина будет находиться не на земле рода, а здесь... или там, где укажет избранный конунг.
— Но сейчас дружина живёт жизнью рода. Есть у него достаток — хорошо и дружине, нет — и воины довольствуются малым...
— Твой род, Торгрим, малочисленный, и мы подумаем, нужно ли ему содержать три десятка воинов. Можно обойтись меньшим числом, так что род только выиграет. Конечно, это в мирное время. В случае вторжения врага род пришлёт воинов дополнительно...
— Я вижу, ты всё обдумал, конунг, — поднялся Торгрим. — Скажи, как будет с ярлами? Сейчас я волен решать любое дело сам...
Гуннар продолжал сидеть. Он смотрел на Торгрима снизу вверх и впервые за всю беседу глаза его улыбались.
— Ты видел Кари? Я могу сейчас позвать его, спроси сам, доволен ли он своей судьбой. Ярлы — помощники конунга, без них он не может решить ничего важного...
— Ты сказал: могу позвать, — перебил Торгрим. — Значит, он из свободного ярла превратился в твоего слугу?
Гуннар нахмурился.
— А так ли ты свободен в своих поступках, Торгрим, как тебе кажется? Не зависишь ли ты от решений рода, тинга, обстоятельств, в конце концов? Тебе кажется, что Кари стал моим слугой? Пусть так. Но сегодня в его распоряжении дружина, какой род никогда не мог ему дать. И... он всегда может сослаться на меня. Ты ещё не знаешь, что такое настоящая власть и как иногда хочется спрятаться за кого-нибудь...
— Каждый выбирает свой путь сам... — гордо начал Торгрим.
— Подожди, я ещё не всё сказал. Ты, наверное, слышал: ярл Торир убил своего соседа ярла Херда. Род не защитил его, и Херд до сих пор не отомщён. При объединении родов и земель ярлы не смогут безнаказанно убивать один другого...
— Ты хочешь даже поединки запретить? — с негодованием воскликнул Торгрим. — Теперь мне до конца понятен твой замысел. Не бывать тому. Мы, свободные ярлы, не позволим тебе взять за горло людей долин.
Гуннар нетерпеливо ощупывал пояс,
— Крикни своим слугам, чтобы принесли меч. Мы немедленно сразимся, ведь я и приехал, чтобы вызвать тебя на поединок.
Сузившиеся от бешенства глаза вновь стали холодными. Высокомерно окинул конунг взглядом набычившегося Торгрима.
— Пошёл вон, щенок. Дорого обойдётся тебе дерзость. А сразиться ты можешь с тем воином, что встретил тебя у ворот, — он, кажется, оскорбил тебя...
Повернувшись, Гуннар вышел, не слушая проклятий Торгрима.
Осенью, как осуществившаяся угроза Гуннара, навалились беды. Унесло в море ладью с рыбаками, целую луну о них не было слуха [2] , потом с далёкого северного побережья пришла весть: море выбросило на берег несколько трупов. По описанию опознали погибших сородичей. Торгрим сердился и доказывал, что море ежегодно забирает себе ладьи и рыбаков многих родов. Это не значит, что боги в этот раз разгневались именно на их род. Старики бесстрастно и отрешённо смотрели на пламя очистительного костра, неверными бликами освещавшее родовое капище, и упорно молчали. Люди рода чем-то вызвали гнев Тора. В этот сезон нельзя больше выходить в море на промысел.
2
...целую луну о них не было слуха... — время обращения Луны вокруг Земли, приблизительно 29,5 суток.
Раздосадованный Торгрим повелел было выйти в море дружине, чтобы доказать потерявшим храбрость, что Тор не сердится на род, что погибшие сами виноваты — ушли далеко от берега, не сумев распознать надвигающейся бури. Но Ламби отозвал его в сторону, чтобы никто не слышал, и немногословно растолковал неразумность решения:
— Дело воинов — сражаться и оберегать род. Пусть рыбу ловят те, кто занимается этим всю жизнь. Ты хочешь потерять лицо?
Пришлось согласиться.
Потом прибежал один из бондов с жалобой, что ночью из его загона неведомо куда пропал скот. Торгрим наказал нерадивого:
— Не мог построить крепкого загона, иди, неумеха, ловить рыбу. Твоя земля перейдёт к более умелому и расторопному...
Старики молча покивали головами: справедливо, пусть будет так. Конечно, справедливо. Из-за лени одного не должны страдать многие.
Но случай повторился. Потом ещё и ещё. Пропадали овцы, следы коров и коней выводили к каменистой дороге. Торгрим перестал наказывать бондов. Одного из них нашли с разрубленной головой, хижина его догорала. Жена убитого, прижимая к себе детей, могла сказать немногое:
— Люди... много людей... С мечами и копьями... Не знаю их...
Гуннар? Неужели конунг унизился до разбоя? Может быть, какой-нибудь ярл из дальней долины решил таким путём поправить дела рода? Бывало и такое.
Дружина с вечера выезжала к дороге, пряталась в зарослях кустарника. Торгрим чутко вслушивался в тишину. Три ночи прошли спокойно. В четвёртую, перед рассветом, когда веки смыкаются сами собой, послышался негромкий топот копыт. Торгрим на слух насчитал восемь всадников. Поднял руку, подавая сигнал своим садиться в сёдла, и с запоздалым сожалением подумал, что дружину в засаде следовало разделить надвое. Тогда непрошеным гостям податься было бы некуда. А так могут уйти.