Варяги
Шрифт:
— Рюрик, может, и видит. Но стар, не подняться А Снеульв... Ему всё равно...
— Думаешь, добром отпустит?
— Отпустит. Дружину он нынче собрал немалую. Не то что у тебя.
— Зато в моей нет ни кривичей, ни словен, ни веси.
— То и меня радует. Все пойдут с тобой?
— Пойдут. Меня не оставят.
— А она? — Переясвет кивнул в сторону словенки.
Аскольд нахмурил брови, помолчал и признался:
— Не знаю. Говорил с нею. К кривским, полянам готова, а в Византию не хочет...
— Меня и самого смущают греки. Не след тебе становиться наёмником... Хочешь, дам совет. Оставь её здесь, временно. Я присмотрю и помогу ей. Найдёшь, где осесть — пришлю. Даже в Византию... Ты ещё можешь вернуться...
— Я подумаю, — сдержанно пообещал Аскольд.
— Думать надо сегодня. Завтра пойдём к Рюрику.
— Я подумаю, — упрямо повторил Аскольд.
Отворилась дверь, челядинка внесла снедь.
Пробирался Михолап к избе Радомысла задворками, избегая людей. Пройти бы по улицам родного града как бывало — не прячась, широко развернув плечи, с гордо поднятой головой. Нельзя. Пока нельзя...
Тревоги и заботы минувших годов подсушили его тело, прибавили инея в бороде дружинника. И одет он в сермягу смерда, и привычный меч не оттягивает пояса, а всё же памятен Михолап Рюриковой дружине. Потому и опасаться приходится. С лесом свыкся, он ему избу заменяет. А в град тянет... Хотя в селищах нет желаннее его гостя — смерды при его появлении глядят веселей, своим считают в селищах. Всё так, но у них он гость. После того, как сожгли варяги Снеульва его поселье, нигде долго не живал. На ногах, в пути. Только в распутицу злую, когда ни человеку, ни лошади ходу нет, отсиживался в чьей-нибудь избе. Но в тягость хозяевам не был...
Вот и знакомое крыльцо. Стукнул в дверь любовно кованным кольцом. Из сеней послышались неторопливые тяжёлые шаги.
— Кто ломится, на ночь глядя? — прогудел за дверью знакомый голос.
— Отворяй, — откликнулся Михолап. — Старый знакомый ныне гостем к тебе. — И по торопливому сбрасыванию щеколды ощутил радость кузнеца.
В сенях они крепко обнялись, и так, не выпуская из рук друга, ввёл его Радомысл в, горницу.
— Погодь малость, огонь вздую, — дрогнувшим голосом сказал он. — Жену подниму, пусть вечерю соберёт...
— Не надобно, — отмахнулся Михолап, — не помру с голоду. Не пузо нагуливать пришёл...
— Знамо дело, не пузо. Но с дороги перекусить надобно, чай, ты ко мне не из гостей забрёл. — И начал собирать на стол немудрящую снедь, огорчаясь, что всё стылое.
Михолап ел плотно — ив самом деле почувствовал, что голоден.
— Чтой-то ты, друг, телом спал с последней нашей встречи, — с сожалением отметил кузнец. — Али не кормят тебя в селищах, али трудов невпроворот?
— А ты не ведаешь о трудах моих? — равнодушно сказал-спросил Михолап. — Вести, наверное, в град доходят...
— Наслышаны. Снеульв недавно лютовал. Огнём, кричал, пожгу, за каждого дружинника десятку словен головы с плеч скину...
— Это он из-за Михеевой пустоши лютовал? — с интересом спросил Михолап (Радомысл молча кивнул головой). — Погодь, завтра Рюрик взовьётся. Мы в Заборовье дружинку его малую посекли...
— Частые стычки на пользу ли? Озлобятся и разоренье великое учинить могут...
— Не учинят, — спокойно ответил Михолап. — Смерда разорит, сам с голоду подохнет.
— Он-то не подохнет, данью продержится...
— За тем и пришёл к тебе, — отодвинул в сторону мису дружинник. — Надумали мы в селищах со стариками уговорить кривских с весью, чтобы не посылали они больше Рюрику дани. Как мыслишь?
— Добре удумали. Согласятся ли? Крепко учены Рюриком...
— Вот и старики в сумлении. Бают, по такому делу Новеград с ними говорить должен...
— Вече скликать, что ли? — с недоумением спросил Радомысл.
— Не о вече речь. Старики настаивают: надобно с посаженным Пушко говорить. Поверили, что он противу Рюрика стоит, — с досадой сказал Михолап. — Упёрлись: пущай посаженный первым слово молвит, а уж мы живота не пожалеем. Потому и пришёл.
— Никак с Пушко встретиться хочешь? — В голосе Радомысла зазвучала тревога. — Нельзя тебе. Посаженный варягам не благоволит, то правда, но и на нашу сторону открыто не встанет. Как бы тебе в руках Рюрика не оказаться...
— Ан дело-то делать надобно, — возразил Михолап.
— Верно. Но... с посаженным говорить буду я. Хоть и не верю, что согласится упредить кривских и весь...
— Думаешь, я верю? Но и без поддержки соседей Рюрика нам не выгнать. Как в граде-то?
— Гнев копят. А многие и притерпелись. Поговаривают: после Рюрика, мол, свой князь будет, внук Гостомысла.
— На Милославу да Игоря надёжа худая...
— Мнится и мне так, но... град первым нынче не поднимется, — твёрдо ответил Радомысл.
— Значит, с другой стороны подпаливать надобно.
— Ладно, утро вечера мудренее, — откликнулся кузнец. — Завтра пойду к посаженному. А теперь давай-ка на покой...
Нежданно для Аскольда князь Рюрик отнёсся к просьбе-требованию отпустить его с дружиной на все четыре стороны спокойно. Лишь на мгновенье поднял бровь, выслушал внимательно и согласно наклонил голову.
— Можешь уходить, ярл. Не держу и зла не затаю. Мы честно шли одной дорогой. Теперь пути расходятся. Счастливой дороги и удачи. Пусть Святовит поможет тебе.
И отвернулся. Седой, согнувшийся, но с виду ещё крепкий. Князь новеградский. Жизнь его уже клонится к закату. А перед Аскольдом ещё полтора-два десятка полновесных лет. Рюрик доволен, считает, что достиг задуманного. Аскольд видит зыбкость достигнутого. Отныне расходятся пути...
— Князь Рюрик, — прервал наступившее молчание ярл. — Не думай обо мне плохо. Не хочу быть неблагодарным. И потому прими напоследок совет. Уходи тоже. Земля словен принесёт тебе и твоим близким несчастье. Я сказал всё.