Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь
Шрифт:
Солнце уже покатилось к закату, когда к Духареву прискакал гонец от великого князя: снимаемся.
Полторы сотни варягов, дружно ухая, спихнули «Морского коня», духаревский морской драккар «шведской сборки», во взмученную воду Дуная. А еще через несколько минут закачались на мелкой волне остальные корабли духаревской дружины: боевые русские лодьи. Эти были поменьше трофейного драккара, но тоже хороши: две сработаны тмутороканскими корабельщиками, одна – смоленскими, остальные – своими, киевскими. Каждая могла нести полсотни воев в морском походе, а вмещала при необходимости и полторы. Это была не вся духаревская дружина – только отборные гридни, опытные, отменно экипированные и умелые в пешем бою.
Мимо, подгоняемые слаженными ударами весел, прошли головные корабли Святослава.
– Йонах! – крикнул Духарев умостившемуся на верхушке мачты Машегову сынку. – Как там, на том берегу?
– Стоят! – крикнул в ответ глазастый хузарский хлопец. – О-о-о! Тронулись!
Естественно. Булгарская армия перемещалась параллельно русской. Петр понимал: главное – не дать киевскому князю высадиться и закрепиться на булгарском берегу. Смять ударом кавалерии лодейный десант, расстрелять переправляющуюся вплавь конницу… У булгарского царя в этой игре были все козыри. По крайней мере он сам так считал.
Стратегический план Святослава: измотать булгарское войско жарой и ожиданием, а потом высадить пехоту на берег прямо на глазах у численно превосходящей тяжелой конницы. Любой ромейский полководец счел бы такой десант самоубийством. И был бы прав. Такой план – безумная авантюра с точки зрения любого грамотного стратега… Никогда не видевшего, как десантируется на вражеский берег нурманский хирд. Или варяжская дружина.
Глава вторая
Булгарский берег
Пчёлко из Межича, десятник третьей сотни булгарских катафрактов, водительствуемых первым болярином кесаря Петра Сурсувулом, не видел русов – только верхние края полосатых парусов русских лодий. Парусов было много, но меньше, чем могло быть. Над парусами змейками вились флаги и вымпелы. Русы пришли воевать Булгарское царство. Поэтому Пчёлко был здесь, под знаменем нелюбимого им, да и многими булгарами, кесаря Петра.
Под Пчёлкой был конь из царской конюшни. И новые доспехи из царской кузницы. Новое копье и новый щит. Только сабля в ножнах – старая, проверенная.
Этой саблей совсем юный Пчёлко рубился под знаменем кесаря Симеона с катафрактами ромейскими. А потом – под знаменем его младшего сына – против сына старшего, нынешнего кесаря Петра, когда младший поднял боляр против старшего брата. Но пришла беда – и пришел Пчёлко биться за Петра. Нет, не за Петра – за Булгарию.
Тридцать тысяч латников привел на Дунай кесарь Петр, чтобы встретить пятидесятитысячное войско русов. Но никто в булгарском войске не сомневался в победе. Ведь большая часть войска русов и их союзников – по ту сторону Дуная. И союзникам этим, степным волкам, пацинакам-печенегам, Петр Булгарский послал три мешка золота. И еще десять раз по столько обещал, если ударят пацинаки в спину русам. Мог бы и не посылать. Не рискнут русы выйти на булгарский берег. Не настолько глуп их князь Святослав, чтобы бросить свою пехоту под копыта булгарской конницы. Стопчут. Нет такой пехоты, что способна в поле сдержать удар катафрактов.
Плывут русские лодьи по Дунаю.
Вровень с ними по хорошей старинной дороге движется булгарское войско.
А по другому берегу идет русская конница.
Нещадно палит солнце. Даже привычным ратникам дьявольски жарко: в доспехах, в войлочных и кожаных подкольчужниках и подшлемниках. Тем, кто плывет по Дунаю, – легче. Вокруг вода. Можно зачерпнуть шеломом, выплеснуть на голову. Тем, кто по ту сторону, – тоже легче. Они могут даже и брони снять. Между ними и противником – Дунай.
Тяжело Пчёлке. Но кое-кому из его десятка, тем, кто не послушал старших и выхлебал воду из фляги еще до полудня, – еще тяжелее. В горле сухо, едкий пот струится по лицу…
«Не по уму так, – думает Пчёлко. – Измучатся вои. Ослабеют».
Но не Пчёлко решает – решает кесарь. И Сурсувул. И старшие боляре.
«Скорей бы решилось…» – думает Пчёлко.
Уж третий день так…
Сотник Велим черпнул кожаным ведром из Дуная, выплеснул на голову, фыркнул с удовольствием, передал ведро следующему и уселся на палубу рядом с гребцом. Можно бы и не грести – ветер попутный, парус – пузырем; но кораблям нужно держать ход, заданный головным, на мачте которого плещется знамено с пардусом. Впрочем, «Морской конь», драккар воеводы Серегея, – корабль ходкий. И гребут варяги Велима, особо не напрягаясь, в удовольствие, сменяя друг друга намного чаще, чем в обычном походе. А почему бы и не сменяться, если людей на драккаре – втрое против обычного. Так грести – не работа, а удовольствие.
Рядом с сотником ворочает веслом хузарин Йонах бар Машег. Ничего так управляется, не хуже прочих, хотя у того же Велима мяса на костях – раза в два побольше, чем у шестнадцатилетнего Йонаха.
Йонах Велиму нравится. Добрый гридень. Немножко нахальный, что неудивительно для сына итильского наместника Машега, зато стреляет Йонах лучше любого в Велимовой большой сотне. Что для природного «белого» хузарина тоже неудивительно.
Велим посмотрел на нос. Там, обняв деревянную конскую голову, стоял его воевода, большой киевский боярин Серегей. Голая загорелая спина воеводы – шире сходней, по которым коней на лодью заводят. Таких здоровяков, как Серегей, даже среди нурманов и свеев еще поискать надо. Но воевода – не нурман. Никто не ведает точно, кто он родом. Говорили: Серегей из кривичей. Еще говорили: дядька Рёрех знает, откуда пришел Серегей: он у воеводы пестуном был. Но дядька Рёрех об этом говорить не пожелал. Даже княжичу беловодскому Трувору сказал: «Не твоего ума дело». Так говорить с Трувором даже великий князь не стал бы. Но Рёреху можно всё. Так что не узнал Трувор, откуда родом воевода Серегей. Да и не важно это. Серегей – варяг. А откуда пришел, это и впрямь не важно. Вот полоцкий князь Роговолт тоже неизвестно откуда пришел. Говорят, из-за моря. Говорят, тоже один. А может, с дружиной. Только от дружины этой в живых никого не осталось. Роговолт – варяг. И Серегей варяг. Этого довольно.
Словно угадав, что сотник думает о нем, воевода повернулся… и подмигнул Велиму. Кровь прилила к лицу сотника. Смутился Велим, будто красна девица. Хорошо, под загаром не видно, как порозовели щеки. Когда твой воевода – ведун, это, конечно, хорошо, но иной раз…
– Батька, на княжьей лодье парус спускают! – крикнул кормчий.
Гридни оживились. Духарев с удовольствием отметил, что грядущего боя никто не боится, хотя оценивал шансы на успех десанта как один к одному. И в этой оценке уверенность русов в победе играла очень серьезную роль. Чертовски важный фактор – боевой дух. Чтобы в войске никто и мысли не допускал о возможности поражения. Но с этим у русов – порядок. До сих пор воины, сражавшиеся под стягом Святослава, поражений не знали.
Парус упал. Его проворно упаковали в кожаный чехол. Кормчий, не дожидаясь команды, направил драккар к берегу. Духарев оглянулся. Остальные пять лодий его дружины, практически без задержки повторив всё, что делали на драккаре, шли в одном строю с «Морским конем», как привязанные, идеально выдерживая направление и дистанцию.
На ближней – первый помощник воеводы Серегея, природный варяг, большой сотник Стемид Барсук, двоюродный братец Стемида Большого, ставшего белозерским князем после смерти своего отца Ольбарда Красного. Барсук – человек надежный. В свое время именно в его сотне ходил духаревский сын Артём, который в этом походе Святослава не участвовал. Остался в Киеве. На то были особые причины, о которых знали только Сергей и его жена Сладислава. Даже сам Артём был в неведении, но отца послушался, остался.