Варяжский десант
Шрифт:
– Верно. Лучи исходят из меня. Но это отраженные лучи, вышедшие из штрих-кодера. Я как бы состою из тысяч маленьких зеркал, каждое из которых в отдельности не видно глазом. Зеркал, конечно, нет как таковых, есть сильные неоднородности коэффициента преломления. Эти неоднородности тоже создают излучение, идущее из штрих-кодера, – первичное поле. А уж на этих неоднородностях рассеиваются, отражаются другие волны, «рисующие» – drawing waves. «Рисующие» волны рассеиваются во все стороны, по всем направлениям – в том числе и назад, в сторону штрих-кодера. Все организовано на трех китах: нелинейная оптика, дифракция и рефракция. Еще проще, по
– Непонятно, чем ты говоришь, если ты просто видение, – ехидно заметил Алешка. – Ведь звук – это сжатие-разрежение воздуха. С тобой что, еще и звуковая колонка летает? Ведь звук тоже исходит из тебя. А свет сам по себе не рождает звук.
– Ошибаетесь, молодой человек! – возразил поросенок. – Простейший пример тому – молния и гром. Молния сильно подогревает воздух, воздух от нагрева и ужаса расширяется, и результат этого происшествия – гром – бьет по ушам, слышен на всю округу. Точно так же устроен и мой речевой аппарат. Видишь вон, внутри меня пульсирует звездочка? Это пересекаются в точке сто двадцать восемь лучей. Каждый луч в отдельности невидим, так как слаб, а вместе, концентрируясь, в фокусе, в пределах так называемого эллипсоида Эйри, они разогревают воздух – то сильнее, то слабее. Возникает звуковой сигнал. Если угодно получить поэтическое сравнение, то моя речь – это слабый, но зато управляемый гром!
– Вижу! – Алексей потянулся к поросенку, внутри которого пульсировал небольшой, размером с наперсток, огонек.
– Руку! – взвизгнул испуганно поросенок, отлетая.
Сердце его, одновременно с визгом, сверкнуло невыносимым для глаза голубым огнем электросварки, раздувшись до размера куриного яйца.
– Там же даже в красной части спектра около тысячи градусов. А на визге я сердцем жгу насквозь легированную сталь, броню лобовую танкам режу!
– Ага! – отдернул руку Алексей.
– Ха-ха! – саркастически хохотнул поросенок. – Руку тянуть мне в душу, к моему поросячьему сердцу? С ума сошел.
Аверьянов-старший, молча наблюдавший за развитием событий, не торопясь встал на ноги и потянулся. Он ожидал чего-то подобного. Было ясно с самого начала, что штрих-кодер снабжен какой-то инструкцией довольно продвинутого образца, так как никаких обычных томов с техническим описанием и инструкциями по эксплуатации к прибору не прилагалось.
– Мои основные функции, – продолжал поросенок, – хронавигация, просмотр вариантов исхода запутанных ситуаций, проверка статистически сложных гипотез, принятие решения в кратчайшее время в критической ситуации, а также перевод на любой язык и с любого языка, умение вживаться в чужой образ, матерщина на всех языках народов мира, включая мертвые, и это далеко не полный перечень моих возможностей! Искусственный интеллект.
– А что здесь с нами только что произошло?
– А ничего особенного. Вы нахлебались первобытного супчика, слишком древнего, а это вам не суточные щи! Два миллиарда шестьсот миллионов триста тридцать одна тысяча пятьсот семьдесят два года! Бульон тот еще! Первобытный бульон! Вот что вы съели! Понятно, зарождение жизни! У юных существ, при попадании в пищеварительный тракт, бульон вызывает необычайный взлет мышления, напрягая при этом все функции мозга, все знания, включая генетические… Рождает буйную фантазию. Так он действует на мальчишек и на угасших стариков.
– Исключительно на лиц мужского пола? – удивился Николай.
– Конечно, нет. На мальчиков, на стариков, а также на незрелых девушек и старух. А зрелого муда… мужика, сожравшего хотя бы полмиски, бульон делает сексуальным маньяком, смещая все силы, фокусируя их на одном – на бурном, буйном размножении!
– Ага! – хором сказали Аверьяновы.
– А переместись вы еще поглубже, на пару сотен миллионов лет… – Поросенок замолчал, то закрывая, то вновь открывая свои голубые голографические глаза…
– И чего? – с интересом спросил Алексей. – На пару сотен миллионов лет… А там что?
– А то, мальчик мой! Бывает, птица, ну, чаечка, допустим, летит высоко над водой, так мальчики-тунцы, такие рыбки метра по полтора, выпрыгивают, взмывают в воздух, метров на восемь, на десять – р-р-раз!!! На почве сексуальных мотивов, заметь, – извратуха какая: птицеложество у рыб! Гребаный фобос! Форменный деймос! Хвать ее, чаечку белую, и с нею вниз – назад, в воду! Ну, тут такое, на волнах, с ней делают – куда пух, куда перья!.. Один раз, помню, над болотцем, недалеко отсюда кстати, сто двадцать юных карасей поймали старую ворону… О-о-о… – Поросенок закатил глаза, предавшись воспоминанию.
– Еще пару сотен миллионов лет назад, – заинтересовавшись, уточнил Николай. – И там вообще, говоришь?
– Ага, – подтвердил поросенок. – Да и сейчас, впрочем, тоже…
– Что «тоже»?
– Редкая птица долетит до середины Днепра… – уверенно кивнул поросенок.
Все замолчали на секунду, задумавшись каждый о своем…
– Да что ж ты врешь-то! – вдруг встрепенулся Алексей. – Какие рыбы?! Какие птицы?! Вон, глянь, – один планктон – хвостатые ошметки, инфузории!
– Ага! – обрадовался поросенок и подмигнул Николаю. – Сынок-то твой соображает, а? Не то что некоторые… Которые остальные…
– Ну ты, интерфейс анимированный! – покачал головой Аверьянов-старший. – Мало того что врешь, как нанятый, так и хамишь еще вдобавок.
– А что поделать-то? Искусственный интеллект наружу рвется. Конечно, вру. Любой интеллект врет. Это основное его свойство. И потом, вы забыли, видно, где я создан. Как может хроноразведчик не врать? Не подначивать? А что касается хамства относительно вашей некоторой недотепистости, капитан, так то не хамство, а чистая правда, сказанная для разнообразия на фоне сплошного интеллектуального вранья. Спросить что хотели, юноша? – Поросенок повернулся к Алешке со скоростью, внушившей уважение.
– Да. Меня интересует одно странное обстоятельство… Вот мы здесь с отцом уже, наверное, за последнюю неделю, в сумме, ведро похлебки съели, а в нашем времени это никак не сказалось. Почему?
– С чего ты взял, что не сказалось? – удивился поросенок. – Сказалось, обязательно сказалось! Просто океан уж очень большой, и два с половиной миллиарда лет – срок немалый. Ваше воздействие размазалось, так сказать, равномерно… Все растворилось в шумах. Иное дело, если бы воздействие было значительное. Вон деревце за тобой, видишь? Их сейчас на всей Земле не больше ста тысяч штук. Ноль, считай, – ну, если в масштабах всей земной цивилизации. Попробуй-ка сломать его, сжечь – сразу увидишь последствия в своем времени.