Варяжский круг
Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Листок из Гардарики
Глава 1
Поднялись высокие травы. На камнях и пнях совсем уже ожили мхи. Сумрачно стало в лесу – сквозь густую листву не пробиться солнечному свету. Пришла русальная неделя. На полях, крохотных клочках земли среди бескрайнего леса, зацвела рожь.
Семик, семик – великий праздник! Веселись, девушка, празднуй – оттого земле плодородие. И плодородие тебе. Полю цвет, тебе – румяна. О, Троица! Сошли с небес три ипостаси, и исполнились апостолы святого духа, заговорили на разных языках, во все стороны света понесли слова о христианстве, о любви, о милосердии, братстве. Это было на пятидесятый день после Пасхи…
Веселились девушки. Выбирали в лесу самую красивую березу, завивали ее, украшали на семик. Потом водили хороводы, целовали подружек
О, семик! Целительны твои березовые ветви.
И на троицын день водили девушки хоровод, выбирали из подружек самую красивую. Снова выбирали Настку, как уже три года выбирали. И еще, пожалуй, будут три года выбирать, потому что не находилось пока среди них девушки лучше Настки.
Женщины собирали в травах росу. На троицын день роса – лекарство от многих болезней. Настка несла к полю березку, и девушки с ней – парами. Колосилась рожь. Прибывало в земле плодородия.
Насткин праздник. У нее и милый в такой день появился. Когда впервые несла завитую березку – встретился на краю поля. Волосы соломенные, желтые, как поле перед жатвой, усы льняные – белые и мягкие, бородка едва пробивается, пушится. Молодой и пригожий. Подружкам он также приглянулся, тем, что позади Настки шли парами, – хоть и сердились они на него и гнали его прочь. Не ушел. Заулыбался, сорвал ленту с березки. А Настку он поцеловал в губы, пока руки ее были заняты. Всего лишь двенадцать лет исполнилось в ту пору Настке. Но подружки озлобились на нее за поцелуй, ведь были среди них и постарше, невесты уже были, обретшие плодородие. Подтолкнули Настку вперед. А тот, с соломенными волосами, праздничной лентой обвязал себе локоть, сел на краю поля, на пригорке, и достал резную дудку. Да все играл на этой дудке, пока подружки вели Настку возле ржи. И когда возвращались подружки – к церкви шли освящать колосья, – он все играл. Девушки до церкви не дошли, остановились в отдалении послушать дудку. Стояли, будто завороженные, – никто окрест так не умел играть.
Через неделю он опять приходил. С гусельками через плечо. Но в тот день не играл. И подумали, что не умеет он на гусельках, так носит – для виду. Подумали – хватит ему одного умения, на дудке играть. И того не мало! Пожали девушки плечами, отвернули лица – за что Господь уменьями дарит? Но не отходили от Настки… Человек назвался Берестом, а христианское имя ему было – Петр. Настка подала Петру колосок и сказала, что с паперти он, освященный. А тот сразу же съел Насткин колосок и ушел, словно затем только и приходил. Непонятный был человек, поэтому все оглядывались на него Насткины подружки – пока он не скрылся за лесом. И еще не раз приходил Берест. Говорили, приходил из-за реки, из-под Смоленска, но не знали, откуда точно. Сам Берест не рассказывал – все играл Настке на гусельках. Оказалось, умеет не хуже, чем на дудке. Придет, посмеется, худенькую Настку посадит на плечо и унесет ее в рощу, где светло и тихо. Там играет. Струны щиплет, ворожит. Девушки слушали, прячась за деревьями. И вздыхали. А Настка не вздыхала, слушала вполуха, часто прерывала игру и смеялась, видя за деревьями своих подруг. Настка с Берестом шептались о чем-то, и касался ее щеки его льняной ус. Девушки издалека видели это, а Настка вблизи не замечала. Подружки вздыхали за деревьями: непонятные оба – может, они друг для друга?
И случилось, перестал приходить Берест. О том в людях говорили разное. Говорили, что забрали его князья в свой Смоленск, в гридницу-дружину. Говорили, сотня половцев появилась в лесах. Неуловимые, жгут селения, грабят. Так и Берестов род, как будто, разорили половцы – половину людей вырезали, половину угнали в степь, Еще говорили, что свои же, смоленские, заманили Береста в лес и там убили его камнем – будто бы так они оберегали честь своих жен, которые все подряд вздыхали по красавцу-гусельщику, а на мужей, серых, лапотных, не хотели глядеть с некоторых пор. Были и такие, что говорили – женился Берест. На дудке заиграл посреди площади, к нему и сбежались девы. Из них самую лучшую выбрал он. Откуда ни погляди – княжна княжною. В богатых теремах, в расписных купеческих хоромах прижился Берест… Слушая все, очень грустила Настка, теперь часто пряталась от людей в светлой березовой роще. Лето прошло, но не повеселела Настка, забыли, как она смеется. Всё понимали старшие подружки и вздыхали, и потаенно все-таки завидовали Настке, хоть и не появлялся больше ее Берест. А Настка осенью пошла на Днепр. И спрашивала про Береста у проплывающих купцов. У одних, у других… Ждала на берегу ладьи из Смоленска, намерзлась за несколько дней. Купцы подавали ей поесть, а про Береста ничего не могли сказать, пожимали плечами. Не знали Береста эти купцы, приходили они издалека – из Новгорода, Ладоги. «Настка, Настка! – говорили. – Иди домой, не то замерзнешь до смерти или попадешься недоброму глазу». Но Настка не уходила, ждала, пряталась под берегом, под свисающими с крутизны корнями, спала в плавнях. И дождалась ладьи, спросила про Береста у смоленских купцов. Те ответили: «Знаем игреца! Но ты не жди его, Настка. Кружат вокруг него девы – ох! – одна другой краше. А ты – дитя перед ними. Видно, куражится над тобой игрец. На него похоже! Умеет…» Обиделась Настка до слез. Сказала купцам: «Буду ждать, буду! Вернется! В церковь пойду, попрошу Николу». С этим и возвратилась Настка в сельцо. А время совсем уж подвинулось к зиме. Небо было тяжкое, серое; дули холодные ветры…
По первому снегу пришел игрец Берест. Как ни в чем не бывало, веселый. В большой куньей шапке. Ничего не сказал. Спустился по ступенькам к Настке в землянку, распахнулся, скинул гусельки с плеча.
И опять засмеялась Настка.
Жил один человек по имени Митрох. Прозвание ему было – Быковал. Прозвание за то, что любил хватать за рога молодых бычков и, вывернув им головы, валить на землю. А однажды он будто бы заездил взрослого свирепого быка. Также лошадь Митроху повалить ничего не стоило: сядет верхом, да так стиснет лошади ребра, что та, едва живая, падает на месте. За силу и хмурый нрав люди побаивались Митроха, поэтому некоторых его темных дел как бы не замечали. А он, бывало, отнимал у людей то, в чем нуждался, или заставлял их делать, чего они не хотели, и еще намного разбойничал при дороге и на Днепре. И были у Митроха дружки – ватажка. По отдельности все тихие и послушные отцам. Но как сходились они вокруг своего ватажника, так теряли привычный облик, становились беспутными, разгульными и творили всякие безрассудства – напивались до беспамятства, гоняли по дворам девок, ломали чужие изгороди, забивали камнями чужих собак, выгоняли в лес скот, а тех, кто пытался помешать им, избивали. Отцы махали на них рукой:
– Пусть себе бьются к ночи! Лишь бы работали днем.
Но побаивались ватажники смоленских князей: прознают про беспутство, решат – лишние. Тогда засудят и к себе заберут, поселят в гриднице. Недругов много у князей, дружина под руками всегда нужна и пополнение к ней. Так отцы пугали ватажку князьями и судом, но надеялись ватажники, что далеко князья – не скоро к ним подберутся, и в ответ отцам только посмеивались. Посреди же всех смутьян Митрох хмурил брови…
Пришло время, повзрослела Настка. И невзлюбил Митрох Береста.
В такой же семик поставила Настка березу во ржи. Возвращалась с девушками, несла в руках колоски. И сама Настка была подобна колоску: высокая, гибкая… Старшие подруги косились на нее. Кажется, еще недавно была Настка маленькой девочкой, диковатым ребенком, а теперь расцвела, округлилась, яркая стала, как весенний день, и глядит уж не украдкой, а спокойно и тепло, держится уверенно, с превосходством – первая. Никто не говорил ей, что красивая, но она о том сама знала. И знала, что долго ей еще первой быть.
Смиренно вздыхали старшие подруги, вторые и третьи. За величавой Насткой шли парами и видели: как прежде, там на опушке, на взгорке сидит-дожидается Берест. Дудку держит в руках. Сам – стать статью. Посмотришь – поверишь, что смоленские девки от него не отстают. Такой только разок в глаза заглянет, а уж сердце девичье заходится, трепещет. И имя праздничное у игреца, березовое – белое имя. Все Настке! Как угадали они, что друг для друга! Мало ли людей на земле! Но уж угадали, – вздыхали подруги. Им никто не подсказывал. Напротив, кто-то желал бы и злое подсказать, насоветовать в болото. Вот Митрох, например…
Подруги переглянулись за спиной Настки:
– Скажем игрецу!
Не говорили еще, что угрюмый Митрох закружил возле Настки. Все ломал девичьи хороводы – появится внезапно, на девок страху нагонит, а Настку схватит за плечо и тянет ее из круга, не улыбнется. Ватажка же его тем временем поодаль дожидается… Настка из хоровода не шла, подсмеивалась над Митрохом, хотя знали подруги, что больно ей было от тяжести Митроховых лап. Скажет ему: «Принеси колоду». Он и тащит тяжеленную колоду на плече. Скажет Настка: «Посмотри, покосился крайний дом. Подложи под тот дом камень». Тогда берется Быковал одной ручищей за угол и поднимает дом, а другой ручищей вкладывает под венцы камень. В хороводе же над ним тайно насмехаются, но Митрох не видит этого. И не видят насмешек в ватажке, силой своего ватажника там поражены.