Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)
Шрифт:
— Молодец, Сережа! Борец, чемпион, да и все!
— Я тебе говорил, Матвеич! У него сила есть! — гордясь сыном, кричал Николай Григорьевич.
Сергей Николаевич развеселился, стал возиться с Бобиком, трепал его за уши, бегал с ним по дорожкам.
— Сережка, не дури! Не дури! Ведь укусит Бобик! — совсем как в детстве, кричал ему отец.
За дальним лесом что-то ухнуло и, прокатившись по земле глухим эхом, замерло…
— И что оно чиркае? — удивился Матвеич.
— Да что ты как волк живешь — ни газет
Матвеич сердито вытащил из-под навеса длинный, тонкий шест и бросил его около крыльца.
— Это все твои пионеры, Сережа! "Мы вам, диду, то, мы вам се, мы вам радио проведем"! — передразнил он ребят. — Принесли какую-то жердину, тягали ее, тягали, и в землю вкапывали, и на крышу лазили… Не, не годится! Опять побежали куда-то. Другую притащили… Мерили-мерили, бегали-бегали с нею… Есть! Хороша уже! Антенна, чи як? Теперь вдруг проволоки у них нет! "Пойдем, кажуть, достанем". От же ж бисови хлопцы! Наморочили голову, да ничего и нема!
Сергей Николаевич осмотрел антенну:
— Если сказали — сделают, значит, сделают. Не зря бегали.
— Может, и сделают. Я у них, конечно, в плане состою, это верно, — вздохнул Матвеич.
— А я с Сережиными пионерами сдружился. Хорошие ребята! Ты, Матвеич, любишь поворчать, я тебя знаю, — добродушно сказал Николай Григорьевич. — А прибегут, ты и рад им!
— Ну конечно, дети… Без них и дедам скушно, — сознался Матвеич и, погладив свежевыстроганную антенну, добавил: — Мабуть, сделают.
Глава 14
ГРОЗНАЯ ВЕСТЬ
После обеда стали собираться. Решено было оставить Николая Григорьевича на пасеке, а самим, навестив на хуторе Оксану, отправить ее к отцу и, не мешкая, идти к лагерю.
— Собирайся, собирайся, дедуш! Нас ребята ждут! — торопил Сергей Николаевич.
Он уже начинал скучать без ребят; было непривычно тихо без шумных голосов, не хватало обычной радостной толкотни, расспросов, смеха и пытливых, живых глаз. Сергей Николаевич поминутно ловил себя на одной мысли: как жаль, что нет ребят! Вот бы им показать пасеку, рассказать о пчелах, видеть внимательные ребячьи лица…
— Идем, идем, дедуш! — нетерпеливо повторял он, поправляя за спиной рюкзак и наскоро прощаясь с отцом: — До свиданья, отец. Не скучай. Мы тебе сейчас Оксану пришлем. Заготавливайте тут побольше меду, а мы к вам всем отрядом после похода нагрянем!
Вышли по холодку. Узенькая тропинка вилась в густой пшенице. По бокам шелестели спелые, налитые колосья. Матвеич, поминутно оборачиваясь к Сергею Николаевичу, кричал:
— Вон где хутора начнутся! Отсюда до Оксаны километров шесть полем. А по правую руку за
Жар спадал.
Сергею Николаевичу казалось, что они идут слишком медленно, он торопился выйти на шоссе.
— А что, далеко еще? — спросил он Матвеича.
— Зараз выйдем, — ответил тот, приподнимаясь на цыпочки и вглядываясь в густую желтизну колосьев. — А ну, Сережа, кто там есть? Чи то заяц скаче, чи дытына…
— Эй, эй, диду! Диду! — донесся откуда-то звонкий голос. — Подождите трохи!
— Эгей-гей! — мощно окликнул Матвеич.
Из пшеницы наперерез ему выскочила девчонка. Красная косынка сбилась у нее на шею, мокрые щеки блестели.
— Диду, я ж за вами от самой пасеки бигла! Вертайтесь скорийше до дому! Председатель вас требует! — быстро затараторила она, исподтишка оглядывая приезжего серьезными голубыми глазами. — Вертайтесь до дому, диду! Председатель вас требует…
Матвеич пожал плечами и подмигнул Сергею Николаевичу:
— Видал? Требует, и все. А чего?
Девочка удивленно и строго взглянула на него.
— Собрание в колхозе идет, вот чего! — сказала она, присела на землю, вытащила из пятки занозу и неожиданно добавила: — Война, вот чего! Хиба не знали? — Она искоса взглянула на взрослых.
Сергей Николаевич, пораженный неожиданным известием, молчал.
Матвеич оглянулся:
— Чего? — И, багровея, закричал, наступая на девчонку: — Где война? Яка война, я тебя спрашиваю?! — Он снова оглянулся, как будто война должна быть где-то рядом, а он ее не видел.
— Ну, война! С Гитлером! По радио сказали! — сердито заговорила девочка. — И чего это вы кричите, диду! Идите лучше до председателя, а я на хутора побегу.
Она вскочила и прыгнула на тропинку.
— Эй, слухай! Слухай! — кричал ей вслед Матвеич. — Стой, кажу, бисова душа!
— Нема колы! — звонко донеслось из пшеницы.
Старик посмотрел в небо, широко развел руками. По багровым щекам его катились крупные капли пота, глубокий шрам побелел, брови сдвинулись.
— Значит, порешили они на нашу землю идти, — тихо, с угрозой сказал он. — Добре. Добренько… Хай идуть… — Он застегнул доверху пуговицы на своей гимнастерке. — Добре! Встринемось!
Сергей Николаевич мгновенно представил себе пионерский лагерь в лесу, Митю…
Нагнувшись к своему рюкзаку, он поспешно вынимал из него свертки, предназначенные для Оксаны. Потом вытащил горн, протер его носовым платком, снова засунул в рюкзак и выпрямился. Лицо у него было серое — сухие губы, щеки и лоб как будто покрылись дорожной пылью. Но глаза были светлые, спокойные, решительные.