Васек Трубачев и его товарищи. Книга 1 (с иллюстрациями Фитингрофа)
Шрифт:
«А теперь ты у меня один остался», — сказал ему Васек.
«Но ведь я в глаза говорил ему, что он виноват. И завтра сам скажу, что статью написал. Как пионеру скажу… Он поймет, что иначе нельзя мне», — волновался Одинцов.
Уже несколько ребят спросили его в классе, какую статью он даст в стенгазету.
— Правду напишешь?
— Как всегда.
Одинцов вспомнил, что, ответив так ребятам, он перестал колебаться, но после этого никак не мог подойти к Трубачеву и ушел домой, не попрощавшись с ним. И всю дорогу в мыслях его что-то двоилось, путалось.
«Я спрошу его, как бы поступил он на моем месте, — волнуясь, думал Коля. — Он ведь тоже пионер, он не захочет, чтобы я из-за него пионерскую честь свою запятнал».
Одинцов снова брался за перо:
«…Когда Трубачев выходил, к нему бросился Малютин и сказал: „Трубачев, ты виноват“. Трубачев схватил Малютина за плечо и сильно толкнул его…»
Подумав, Одинцов зачеркнул слова «схватил» и «сильно». Вышло так:
«Трубачев взял Малютина за плечо и оттолкнул его…»
— Почти одно и то же… — прошептал Одинцов и перешел к следующему происшествию:
«…А потом Мазин за что-то ударил Русакова, и оба спокойно вышли из класса. Редакция надеется, что Трубачев, как пионер и товарищ, поймет, что он сделал нехорошо, и как-нибудь помирится с Булгаковым».
Васек притих. Он вдруг понял, что всех обидел: и тетку, и Сашу, и Севу Малютина, — что он перед всеми виноват. От этого на душе у него было тоскливо, и даже приезд отца не обещал ему радости. Случай на Сашином дворе не выходил у него из памяти. Он думал о Саше. Вспомнил, как они с Одинцовым звали его на каток, а он не мог пойти.
«А ведь Сашке, конечно, трудно, а я еще попрекнул его. Он, верно, сразу того хулигана вспомнил… Такую обиду Саша не простит. Тетка тоже не простит. Она так заботилась обо мне, а я назвал ее ведьмой… Сева простил. Почему простил Сева — непонятно. Но Малютин вообще непонятный. Может, он трус и не хочет ссориться со мной? Нет, он не трус! Он даже, наоборот, как-то…»
Но как это «наоборот» — Васек не додумал.
Была суббота. После обеда собиралась редколлегия, вчера ребята давали заметки. Интересно, что написал Одинцов?
Вчера из самолюбия Васек не спросил его об этом, хотя сам Одинцов все время начинал с ним разговор о стенгазете. Видно, не знал, как писать, и хотел посоветоваться.
«Наверно, написал просто, что куда-то делся мел и дежурные поспорили между собой», — спокойно подумал Васек.
— Тетя Дуня, мне в школу на собрание нужно.
Тетка молча накрыла на стол. Она все делала теперь молча. Васек слышал, как вчера вечером она сказала Тане:
— Он меня обидел, и я все ему буду делать официально.
Васек вздохнул: «Ну что ж, я тоже официально буду…»
Глава 24
В
Мазин перестал ходить на занятия к Трубачеву. С одной стороны, его мучила история с мелом и он чувствовал себя виноватым перед Васьком. С другой стороны, после злополучного урока он решил подтянуть Русакова и сам превратился в учителя, пригрозив Петьке, что будет считать его последним человеком в Советском Союзе, если он не научится отличать подлежащее от сказуемого и глагол от имени существительного.
Русаков сам понял, что ему никуда не деться от грамматики, и согласился заниматься.
Он хорошо знал, что если Мазин за что-нибудь берется, то «дело будет».
Занимались в землянке. Пообедав, порознь выходили из дому и окольными путями шли к пруду. Ноги проваливались. В глубокий, рыхлый снег, вода доходила до щиколотки, пробираться к старой ели было трудно, но зато в землянке было сухо и уютно.
Мальчики отгребли от входа снег и прорыли вокруг глубокие канавы, чтобы дать сток воде. Усевшись поудобнее на мешке, они зажигали коптилку и начинали заниматься. Еще до урока Петя успевал рассказать товарищу тысячу новостей. Уже две недели в их доме жила молодая женщина, которую он называл мачехой. Мачеха пугала и интересовала Петю. Он всегда ждал от нее каких-нибудь неприятностей и рассказывал Мазину:
— Такую пыль в доме подняла! Всю мою кровать вверх тормашками перевернула. И чего ей там нужно было?
— Клопов, — изрекал Мазин.
— Может, конечно… А потом, смотрю, на мой стол чернильницу отцовскую поставила, ручку у отца сперла.
— Это что еще за слово у тебя? Говори по-русски.
— Ну, стащила…
— Смотри у меня! А то подумают — я тебя научил, — выговаривал Мазин.
— Ладно, — соглашался Русаков, — пускай стащила… Она вообще нас с отцом не различает: что ему, то и мне! — вдруг похвалился он.
— Различит, когда за ремень возьмется, — поддразнил его Мазин.
— Она сама не возьмется. Отца подучать будет… Она мне вот что один раз говорит: «Петя, может, ты за хлебом сегодня сходишь?» Видал? Думает прислужку из меня сделать!
— А ты хлеб ешь?
— Ем.
— Не ешь, — серьезно сказал Мазин.
— Почему это?
— Потому что она подумает, что ты из нее прислужку хочешь сделать.
Петя засмеялся.
— Ты всегда придумаешь чего-нибудь… А мне бы только одно наверняка знать: добрая она или злая? — задумчиво сказал он. — Почему это нельзя сразу человека узнать?
— Узнать, пожалуй, можно, — протянул Мазин.
— А как? — заинтересовался Русаков.
— Принеси ей дохлую кошку.
— Совсем дохлую?
— Не совсем… наполовину… чтоб еще мяукала… Или собаку. Одно из двух.
— И что?
— И посмотри: выкинет она ее или накормит. Кто любит животных, тот добрый человек, а кто их не жалеет, тот сам дрянь! — объяснил Мазин.
— Это верно… А где же мне эту самую дохлую кошку взять? Если поймать да заморить какую-нибудь? — сморщившись, сказал Петя.