Ваш скандальный нрав
Шрифт:
– Да не думай ты о нем, – скривился мужчина. – Сколько можно?
Резко повернувшись, Марта окинула его яростным взглядом своих черных глаз.
– Не думать?! Ты хотя бы знаешь, что он сделал?
– Мне известно, что он заставил тебя увлечься им, испытать неистовую страсть, что в конечном счете привело тебя в тюрьму и стоило нам…
– Мои изумруды! – взвыла Марта. – Мои прекрасные изумруды! Он их похитил!
– Это, конечно, куда важнее, чем…
– Они же раньше принадлежали королеве! – продолжала причитать она. – Они были моими! – Марта Фейзи поднесла сжатые в кулаки руки к груди. – Ты
– Им ты можешь заняться позднее. А пока…
– Но кто сделал это со мной? Кто он?
– Мы не знаем, – ответил гость. – У нас нет времени на то, чтобы выяснить это. Забудь о нем. Забудь об изумрудах. Ты никогда не получишь их обратно. Они вернулись в королевское хранилище, и оттуда их уже не извлечь.
– Не-ет! – Выхватив статуэтку Мадонны из шкафа, Марта запустила ее в стену. На лету статуэтка задела спинку стула и разлетелась на мелкие кусочки. – Забыть? Марта Фейзи никогда и ничего не забывает! Он даже колечка мне не оставил. Даже колечка! Ничего! Все забрал – все!
– У нее много драгоценностей, – многозначительно проговорил посланец.
Буря резко прекратилась.
– У миссис Боннард есть сапфиры, жемчуг, рубины и бриллианты, – с ледяным спокойствием промолвил мужчина. И добавил: – И разумеется, изумруды.
– Изумруды? – как зачарованная переспросила Марта. На ее лице появилось довольное выражение – так улыбаются дети, которым дают конфетку.
– Прекрасные изумруды, которые когда-то принадлежали императрице Жозефине, – подтвердил визитер. – Раздобудь письма, и тогда никто не будет возражать против того, чтобы ты заодно с ними прихватила и несколько побрякушек. Если ты в целости и сохранности доставишь письма его светлости, он подарит тебе корону с бриллиантами.
Венеция, вечер, оперный театр
Несмотря на то что сезон еще официально не начался, ложи и партер театра «Ла Фениче» были почти полны. Джеймсу было известно, что причин тому две. Отчасти зрители пришли в театр потому, что давали популярную оперу Россини «Сорока-воровка». А вторая причина заключалась в том, что в оперу пожаловала Франческа Боннард с друзьями и они заняли ряд самых дорогих лож. Так что на Франческу глазело не меньше народу, чем на сцену.
А некоторые – в Италии это дело обычное – не смотрели вообще никуда.
Джеймс знал и то, что итальянские театры коренным образом отличаются от английских. В Италии театры представляли собой нечто вроде клубов для общения. Для того чтобы вместить всех театралов, в театрах делали не только ложи, но и большие комнаты отдыха. До последнего времени гигантские фойе использовали для азартных игр. Теперь, когда азартные игры запретили, театралы были вынуждены развлекать себя нардами.
В сезон люди из общества посещали театр четыре-пять раз в неделю. И поскольку театр для многих становился практически вторым домом, то и обстановка там была соответствующая: огромные ложи обставляли мебелью, как домашние гостиные, да и использовали их в тех же целях. Из некоторых лож сцены было почти не видно.
Во время спектаклей зрители ели, пили и разговаривали. Они играли в карты, флиртовали и соблазняли. Слуги сновали взад-вперед. Для большинства зрителей опера или пьеса составляли лишь своеобразный цветовой и музыкальный фон.
Однако в некоторых важных моментах спектакля – это, например, могло быть начало знаменитой арии – аудитория замолкала и принималась слушать.
Правда, когда Джеймс вошел в ложу Франчески Боннард, подобной тишины не было. Актеры на сцене визжали и мычали, издавали другие звуки, но никто не обращал на них ни малейшего внимания.
Впрочем, и на Джеймса никто даже не взглянул. Он ничем не отличался от других слуг, облаченных в ливреи и парики, которые то и дело вносили в ложи то еду, то вино, то чью-нибудь шаль. Играть роль слуги оказалось совершенно не сложно. Те, кому они прислуживали, совсем не замечали их. Он мог бы перерезать горло кронпринцу Джилении на глазах у десятков свидетелей, и позднее ни один из них не смог бы узнать в нем убийцу. Ни один не вспомнил бы, какая на нем была ливрея, какой парик.
Джеймс был уверен в этом: уже пару раз в подобных условиях ему доводилось именно таким образом избавлять человечество от редкостной мрази.
Лоренцо тут, конечно, ни к чему. Правда, учитывая репутацию леди, можно было ожидать, что мужчина – или несколько мужчин – будет мешать ему, однако Джеймс предпочитал, чтобы «препятствие» было молодым и не слишком умным. Французский граф Маньи, имевший преимущество в виде возраста и опыта (что включало в себя способность не терять голову, причем в годы Террора – в буквальном смысле), мог представлять собой более серьезного противника.
Внимание Джеймса переключилось со златовласого мальчика на сидевшую возле него Франческу. Они занимали места в передней части ложи, причем Лоренцо был удостоен чести сидеть справа от нее. Он повернулся боком, чтобы с обожанием взирать на свою богиню. Она смотрела на сцену и делала вид, что не замечает его восхищения.
Со своего места Джеймс мог видеть ее только сзади, точнее, ее точеную шею и плечи. Цвет ее волос, уложенных в художественном беспорядке, был насыщенно-каштановым. Когда на них падал свет, на отдельных прядях вспыхивали красноватые отблески. Несколько кудряшек выбились из прически, что придавало ее облику легкую небрежность. Однако вид у нее был не такой, будто она только что встала с постели, – скорее, казалось, что она лишь недавно высвободилась из объятий любовника.
Потрясающая женщина!
И такая манящая! Даже Джеймс, искушенный в любовных делах, ощутил волнующее тепло внизу живота; его взгляд оказался прикованным к ней, а в голове начался хаос.
Да уж, должно быть, мужчины действительно сходят по ней с ума, подумал Джеймс, прикидывая, сколько она может стоить.
Его взор опустился ниже.
Ее длинную стройную шею украшало ожерелье из сапфиров и бриллиантов. Капельки таких же камней свешивались из ее изящных ушей, походивших на маленькие морские раковины. Пока Лоренцо шептал что-то ей на ухо, она позволила шали соскользнуть с плеч.