Ваша честь
Шрифт:
Эти дни я отдыхала, спала и ела, с удивлением отмечая, что на боках аппетиты не отражаются. Я не выходила из комнаты — со своими стрижеными волосами, но мылась, подолгу лежа в теплой ароматной ванне. Я не излечилась чудесным способом, но Луция, жена хозяина, травозная, принесла мне травы, и боль в ноге практически перестала мне досаждать. Травы эти было легко собрать, стоили они гроши, важно было лишь подобрать верный рецепт, и Луция с этим справилась.
Все эти дни я ждала новостей, и только когда их услышала, поняла, что послужило причиной моей уютной ссылки.
Нет, отбор не завершился
Граф ван Агтерен был очень неглуп. Возможно, именно это все и решило, и наконец настал третий день.
Глава двадцать седьмая
Третий день — день моей свадьбы. По крайней мере, на этот раз, в этой жизни, она у меня была.
У Анастасии Ереминой никакого платья не было — мы приехали, расписались и отправились по делам, страшно оскорбив этим значительную часть наших родственников. Сейчас они бы наверняка были довольны, хмыкнула я, разглядывая себя в большом зеркале. И думая, что красный цвет платья вызвал бы у них бурю негодования.
А мне. не то чтобы нравилось, но я признавала, что девушке в зеркале оно и вправду идет. К тому же платье было довольно легким — в том смысле, что хотя его покрывала вышивка, она была шелковой, а не золотой и не серебряной. Цветы, всюду цветы и листья: я напоминала себе клумбу. Кроме шелка, платье было расшито чем -то вроде красноватого жемчуга — я прежде такого не видела, но, может быть, здесь добывали как раз такой. Ткань он здорово утяжелял, но все же не так сильно, как металлическое шитье.
Туфли на мне были тоже шелковые, на совсем крохотном каблуке. И корсет мне никто не затягивал: да и в самом деле — и так я по местным меркам считалась тощей некуда.
Измучили меня с прической. Казалось бы, что у меня причесывать? Но в этом и крылась проблема: невеста никак не могла показаться со стрижкой. У меня не было часов — здесь не жаловали этот предмет, но, по моим ощущениям, возня с волосами заняла не меньше двух с половиной часов, если не трех. Вымыть волосы. Обсушить полотенцем. Расчесать. Разделить на пряди.
А дальше я выяснила, что наращенные волосы — отнюдь не изобретение двадцатого века. И пусть здесь технология была иная, я признала, что накладные пряди были совершенно неотличимы от настоящих, и главной задачей было их закрепить.
В конце концов парикмахеру и его двум помощникам это удалось, и мне строго -настрого запретили прикасаться к волосам, слишком низко наклонять или откидывать голову и вообще умоляли вертеть ей поменьше. И раз тридцать заставили поднять и опустить что -то вроде вуали — для фаты оно было слишком плотным и напоминало связанную крючком бабушкину салфетку, такие я в детстве, играя «в невесту», надевала себе на голову. Можно сказать, напророчила. Сделана накидка была из золотых нитей и потому весила довольно прилично.
Украшений на мне никаких не было, но я уже знала от Луции, что в процессе свадебной церемонии они появятся. О да, церемонию я выучила за эти дни наизусть.
В церковь я прибыла в карете, закутанная в простой просторный черный плащ. Мою голову скрывал широкий капюшон, закрывавший мне весь обзор. Я могла разглядеть лишь небольшой кусочек пути под ногами, и потому из кареты меня вывели под руки два храмовых служителя, и они же меня провели к аналогу алтаря и лишь там сняли сперва капюшон, а затем и плащ, и теперь я могла осмотреться сквозь золотистые кружева.
И с облегчением порадоваться местным традициям.
В храме не было никого, кроме моего супруга, десятка служителей и священника в темно -зеленом наряде — вполне, я бы сказала, светского вида.
Я знала, что на саму церемонию больше никто не допускается — кроме родителей молодоженов, если они живы. Родители жениха явно покинули этот мир, а я была сиротой без роду без племени и даже пока не знала, как меня будут звать. Поздравления, пир, торжества — все это происходит там, за дверьми, в миру. А здесь — только заинтересованные лица.
И Все Святые.
И все же обряд был невероятно красивый и торжественный. То ли потому, что каждый из участников мастерски играл свою роль, то ли потому, что здесь было тихо — лишь журчала вода из источника в центре алтаря и едва слышалось потрескивание огня в факелах.
Священник нараспев прочитал молитву, и я пообещала себе непременно выучить все нужные тексты, потому что только редким везением можно было объяснить то, что меня до сих пор не поймали на ужасном невежестве. Потом священник подошел ко мне и, сняв с меня золотую мантилью -фату, аккуратно опустил ее в старую деревянную чашу. Я знала, что она так и останется там, и полагала, что это можно считать завуалированной платой за церемонию, потому что золота на накидке было прилично. Затем священник взял с золотого блюда ожерелье — принесенное, я знала, моим женихом — и надел его мне на шею, коснувшись следом пальцами моего лба, затем — губ. От его кожи слабо пахло чем-то приторно-сладким, солодкой или чем-то похожим, какой-то травой.
Священник вернулся на место и прочитал другую молитву, куда более длинную, и вопросительно поглядел на моего жениха. Тот с поклоном протянул ему золотую цепь, которая отправилась в компанию к моей фате. Священник кивнул и спросил меня уже почти что по-человечески:
— Связываешь ли ты свою жизнь и судьбу с этим мужчиной?
Никаких имен. Меня это поразило, еще когда рассказывала Луция, что мне предстоит. Всем Святым не нужны человеческие имена. Они читают в самих сердцах. Имена лишние