Ваша С.К.
Шрифт:
— Вот в чем, в чем, а уж в этом я не сомневаюсь. За доброй женой, как за каменной стеной, — усмехнулся Федор Алексеевич и выглянул за дверь. — Право слово, лучше б орала, чем так… На женский норов, доподлинно нам известно, нет угадчика. Не желаешь ли в разведку сходить, женушка? Куда Сатана не поспеет, туда бабу пошлёт, — в конец расхохотался княжеский секретарь.
Олечка Басманова поклонилась мужу, как должно, в пояс и только потом шагнула к двери.
— Дайте мне, Федор Алексеевич, сеть рыболовную, что ли… Для острастки, так сказать.
—
Олечка в девичестве Марципанова выпрямилась и проговорила хриплым боевым шепотом:
— Я безоружной туда ни ногой! Вот вам крест, — и скрестила плавником ноги, хоть с балетом не была знакома вовсе.
Еще и голову гордо вскинула, как положено знатной даме, госпоже Басмановой. Смотреть на неё было одно наслаждение для новоявленного мужа. Он аж до клыков в улыбке расплылся.
— Будь ты неладна! — усмехнулся и швырнул жене сеть. — Я уж свою золотую рыбку вытащил из синего моря… Буду теперь тихо сидеть в своём корыте.
И залез в лодку, закинул руку за голову и прикрыл глаза с мыслью: будь что будет, ибо хуже все равно уже некуда. У бабы муж должен быть, а у дитя оба родителя. Перестанет Машка место Олечке указывать, не будет Олечка по рекам и каналам от обиды мыкаться. Сердце у него пусть и каменное, а порой болит, как не болело при жизни, на ее слезы глядючи. А ведь болело и за жену, и за сыновей, и за многих ещё ох как болело… Никто, правда, не верит в басмановскую человечность, да и бог им судья, а его давно высшим судом осудили на такую каторгу, с которой и рад бы из града Петрова в Сибирь убежать, так не найти ведь желающего на его место. Это только свято место пусто не бывает, а его — проклятая работенка задаром никому не нужна! Мирослав лишь красиво говорит, да мотыги в руки не брал. С литераторами все общается, а Авгиевы конюшни не княжеское дело разгребать — псы на то придуманы Господом Богом и его приспешниками. Вот и не откроет рта Мирославушка. Все честь по чести будет, как он, Басманов, того желает… Не для себя — у самого все давно само собой сладилось — а для Светланы. От судьбы не убежит человек, если только бес все жизненные нити не спутает и в паутину не поймает на веки вечные, а судьба у девки незавидная на ручке-то вырисовывается…
— Придушить не придушу, а удовольствице от попыточки получу…
Не на того напал Бабайка. С левой руки в поддых получил и в угол мячиком отлетел.
— Пшел вон из спальни моей жены! — высунулся из лодки растрёпанный Басманов. — Ещё раз увижу здесь твою волосатую харю…
— Я глаза тебе выцарапаю, и не увидишь ничего…
Женщину бить не с руки, даже с правой. Но к потолку поднять можно даже на одной левой. Рыболовная сеть натянулась до предела и застряла у княгини на носу, но Олечка Басманова хватки не ослабляла.
— Уймись, Машенька! По-доброму прошу тебя! — совсем недобрым голосом увещевал чужую жену Басманов. — Не дочь тебе, но мне правнучка Светлана.
Он опустил руку, и Мария встала перед ним в полный рост, точно дева морская, вытащенная из воды — вся мокрая от собственных слез.
— Убью! — выплюнула она в лицо секретаря своего мужа, но дотянуться до него из-за сетей не могла.
— Кого именно, голубушка? — усмехнулся Федор Алексеевич. — Нас убивать уже поздно, а убивать Светлану — не женская работа, оставь ее нашему графу, сделай милость.
Рванула Мария сеть, да не по рукам и потом не по зубам оказались княгини узлы, завязанные городской русалкой, охваченной тем же праведным гневом на Фёдора Алексеевича, что и у ненавидимой ею княгини Марии, но нынче чаши весов сместились, ибо веками доказано, что муж и жена — одна сатана. Могла б придушить хозяйку дома, придушила б голыми руками и без всяких нитей.
— Успокоилась? — осведомился Басманов, присаживаясь на край лодки. — Или желаешь немного полежать в лодке? В ней сон поистине крепкий случается аки пакибытие…
— Шутки твои неуместны, душегубец! — плюнула ему в лицо княгиня и, развернувшись, как была в рыболовной сети, так и ушла из заколоченной комнатушки.
Тогда Федор Алексеевич перекинул ногу и сам завалился спать на дно лодки.
— Сейчас меня даже сладкоголосые херувимы не разбудят, — донёсся до Олечки Басмановой голос мужа.
Она подошла к двери, за которую выкатился уже и Бабайка, заперла засов и шагнула к лодке, зная наперёд, что брачного дня у неё не будет — супруг уже отправился на поиски своего пакибытия.
Княгиня же Мария искала дворника и, к своему великому удивлению, обнаружила дядю Ваню, вместо кухни, в спальне княжны.
— Как это…
— Понимать это надобно просто, — ответил на недозаданный вопрос вылезший из-под кровати Бабайка с ворохом трухи от полыни в бороде. — Сиё есть теперь зло для княжны…
— Это ты так решил? — ухватилась за дверной косяк княгиня.
— Князь изволили-с приказание отдать, — ответил дворник, только что сбивший метлой с карниза последний полынный пучок.
— Вот как…
Мария осела на пол и сидела неподвижно с минуту, пока до неё не добрались ножницы Бабайки.
— Я нож искала, — проговорила она, глядя в пол. — Да поострее, чтоб на меч был похож… Несите чесноку, чтобы топор висел…
Никто ничего не ответил хозяйке. Бабайка стащил с ее головы обрывки сети, но она и тогда не подняла на него глаз.
— Испей чайку, горлица ты наша горемычная.
Услышав голос Арины Родионовны, княгиня протянула лишь руку за чашкой, выпила Иван-чай залпом и резво на ноги вскочила.
— Лежит? — спросила она у няни.
— Лежит, — кашлянула та в ответ. — Покойник покойником, прости Господи…
— Чай в самоваре?
— В чайнике, матушка…
Княгиня обвела взглядом комнату дочери и, стиснув губы, направилась к супругу. Налила полную кружку зелья, данного Княгинюшкой, и опустившись подле дивана на колени, протянула Мирославу Иван-чай с твёрдым приказом «Пей!»