Ваше благородие
Шрифт:
Вадим рассказал о пожаре в Горшовке во время вечеринки. Одноглазый заинтересованно слушал.
— А вы не видели его?
— Нет. Я ушел из Горшовки раньше. Вадим, — сказал подследственный, — зачем лишние разговоры и вопросы? Тебе все ясно. Мне тоже. Оформляй дело в нарсуд, и закончим канитель. Хотел уворовать ворованное, не получилось, виновен.
— Вы не участвовали в похищении хлеба?
— Нет конечно. Был в это время в Урюпино.
— В деле есть показания Хлюста, что транспорт ворам в «готовом виде» доставлялся к Солонешному пруду.
— Представления не имею.
— Каким образом вам стало известно о месте нахождения ворованного хлеба?
— Слухом земля полнится. По-моему, в Горшовке многие об этом знали.
— Например?
— Ну, зачем же мне кого-то называть. Догадался по разговорам.
— Какая у вас в Горшовке была кличка?
— Кривой. Другой у меня никогда не было. Везде Кривой, — с сожалением ответил Никодим.
Рано утром следующего дня Вадим на милицейской двуколке прибыл уже в Горшовку к Чесночихе. Он составил протокол, в котором подтверждалось, что во время нападения банды Никодим был в хуторе. Следователь узнал адрес его матери в Урюпино и не мешкая, даже не заезжая к дедам, направился в районный центр.
Отыскал нужную улицу, дом, но в саманке в одну комнату с прилепленным из досок коридором никого не оказалось. Пошел к соседке справиться, где хозяйка дома, та ответила:
— Убили ее недели две назад.
Как это произошло, соседка-старушка толком сказать не могла, посоветовала обратиться к подруге погибшей.
Нестарая женщина неприветливо встретила гостя. Однако расплакалась, как только узнала, что приехал следователь.
— Убили родимую, — всхлипывала она. — Ни за что, можно сказать. С сыном у нее произошла размолвка. Какими-то нехорошими делами он занялся, она его пообещала прогнать из дому.
— Что за дела такие, коли мать выгоняет?
— Этого я не знаю. Вечером была у меня, а утром нашли мертвой с разбитой головой. Никто не видел, чтобы приходили к ней чужие люди. В эту ночь сына дома вроде бы не было.
— Где ее сын жил последние годы?
— Перед войной где-то на Украине, во Львове, кажется, там у него семья. Потом был в армии, воевал в Сталинграде. А летом этого года объявился в Урюпино. Я ни разу не видела, чтобы он днем ходил куда-то. А из-за ночных дел поругался с матерью. Собиралась она мне что-то рассказать, да не успела.
— Одноглазых в армию не берут.
— Тогда я не знаю, чем он в армии занимался.
При повторной беседе с соседкой та вспомнила, что видела однажды ночью соседа в компании с тремя мужчинами, Кривой, так она его назвала, что-то быстро и раздраженно говорил, остальные покорно слушали.
В местном райотделе милиции сведения о проживании Кривого в Урюпино отсутствовали.
Вадим возвратился в Батурино поздно вечером. Юля не спала, ждала, сидя за столом.
— Получила от Сергея письмо на твое имя. Ты говорил, что лично тебе он никогда не писал. Читать не стала, честно говоря, тревожно на душе.
— Зря не прочитала. Поздравления нам. Что ни говори, прибавление в семье Бодровых.
Она
Письмо было написано мелким почерком на двух страницах. Юля с радостью читала чистосердечные поздравления Сергея и Кадена, представила на миг лицо старшего лейтенанта, когда он получил сообщение о ее замужестве. Знала, известие расстроило Кадена. Стало жаль человека, но тут же спохватилась: «Чего это я?» Обратила внимание на поручение Сергея. «Каден, как представитель СМЕРШ, просит досконально день за днем проследить жизненный путь задержанного. Это важно». Посмотрела на Вадима, но он лишь пожал плечами.
Следователь ознакомил начальника райотдела с просьбой Кадена.
— Дело передать начальнику отделения НКГБ?
— Ни в коем разе. Он много болеет, со своими обязанностями справляется еле-еле. Тяни, Вадим Николаевич. Дело, похоже, имеет важное значение.
Ввели задержанного. Следователь сразу отметил, что Кривой прямо-таки преобразился. Сиял, улыбался, приятным голосом пропел: «Легко на сердце от песни веселой…»
— Отчего такое хорошее настроение?
— Пришел к мысли, что невмоготу жить, если раз за разом только и думать о своих промахах.
— Много их у вас было?
— У каждого хватает. Я все-таки думаю, скоро суд, кончится мое одиночество. В лагерях повеселее. Сколько, повашему, мне пришлепают?
— Это дело суда.
— Вы мне не задали вопрос, зачем я пошел на преступление, хотя не такое уж серьезное. Не будь войны, вообще дело ерундовое. Отвечу: нужны деньги. Когда кошелек пустой, жизнь становится такой же. Естественные желания?
— Деньги добываются двояким способом: законным или преступным. Третьего не дано. Так говорит мой дедушка.
— Перед войной я ездил в Таллин. Есть там ресторан «Глория», встроен как бы в крепостную стену. По широкой лестнице поднимаешься в зал. Шик-модерн! Хаживали мы туда! Музыка — умопомрачительная. Мужик один под аккордеон и скрипку пел «Джонель».
И в тоне траурных грез Рыдала скрипка без слез, —вдруг запел Никодим известное танго. — Многое можно отдать, чтобы еще раз там побывать. Немцев скоро прогонят. Тогда деньги окажутся нужными позарез. А где их законно заработать?
— С кем же вы в «Глорию» ходили? В Эстонии русских, наверное, мало.
— Дружок у меня есть… то есть был. Хорьком его звали. Жаль, убили. Девочка одна со мною ходила туда. До сих пор живет в памяти.
— Зачем ездили в Таллин?
— К делу не относится.
— Ну, а все-таки?
— Погулять…
— Из Львова?
— Не так уж далеко… При чем тут Львов? — заморгал Никодим.
— У вас на Львовщине знакомые есть?
— Никогда не было, — ответил Кривой.
— Откуда вы с другом ездили в Эстонию?