Ваше благородие
Шрифт:
— Где этот… гражданин капитан?
— Беседует с Исааком, — улыбнулась Фаина Абрамовна. — Как чувствуешь себя?
— Радуюсь.
— Чему?
— Прогрессу. Если бы не медицинский степлер, сколько бы вы возились?
— Долго. За что тебя так?
— Не сошлись во мнениях… Они считали, что я должен им что-то сказать… Я думал по-другому.
— Чем это было сделано?
— Скепро… Скреп-ко-вы-дер-ги-ва-телем…
— Ох ни хрена ж себе фантазия… — с каким-то мрачным весельем сказал Семен. — Что ж ты такого им не сказал?
Арт помедлил с ответом. Потом улыбнулся:
— Одного
— Знаю, — оскалился Семен. — Хрен вам, а не тамтам. Только у нас это рассказывают про Василия Ивановича Чапаева.
— Меня больше другое интересует, — заметила Фаина Абрамовна. — Откуда такие вот берутся?
— Мам, когда я служил, — в голосе Семена прорезалась какая-то нехорошая вкрадчивость, — мой сержант развлекался тем, что мочился солдату в пилотку, а потом надевал ему на голову. В батальоне также было двое вконец забитых ребят, по отношению к которым сержанты практиковали оральный секс.
— Замолчи, — сказала мэм-майор. — Ты врешь. Почему ты мне раньше этого не говорил?
— Потому что не хотел жаловаться. Я пошел в армию, чтобы тебе и отцу доказать: я не маменькин сынок, я мужчина…Обойдусь и без вашей протекции, не хуже других… Доказал… — он сжал кулак и посмотрел на костяшки пальцев. — Пилотку эту я швырнул ему в лицо. Вместе с содержимым. Измолотили меня тогда страшно. Врачу сказал, что упал. Мама, тебе часто солдаты с синяками говорили, что поскользнулись и упали?
— Случалось…
— И что ты? Верила? Ты же врач, тебе же сразу все должно быть понятно.
Фаина Абрамовна сказала что-то на иврите.
— Нет, ма, говори по-русски. Вы же с отцом были советскими офицерами… Вы же на фиг никуда не хотели, ни в какой Израиль! Куда там, предательство Родины… Так вас из этой армии выдавили, как косточку из вишни! Мы же с Мишкой вас насилу уговорили, если бы он не сказал — еду, и баста! — вы бы так и не сдвинулись. Ну так что ты мне скажешь? Что ты делала, когда к тебе приходил солдатик с вот такими фонарями?
— Ставила свинцовую примочку. А что я должна была делать, скажи на милость? Ведь никто не жаловался! Почему же вы не называли имен? Боялись? Значит, сами виноваты!
— Четыре засранца держали в страхе всю роту, — процедил сквозь зубы Семен, — Пока не появился зяма, который отловил их по одному и каждому показал, где зимуют раки. И никто ж за зяму не вступился, когда его мутузили вчетвером. И офицерам было плевать, хотя они отлично все знали. И товарищ майор говорил: что ж ты, Файнштейн, такой конфликтный? И чтоб ты знала, мама, с каким удовольствием конфликтный Файнштейн палил из окопа по советским танкам!
— Замолчи! — остекленевшим голосом сказала Фаина Абрамовна.
— Не замолчу! Они всегда были такими! Все как один! Трусливая и жестокая сволочь. Арабы нашли военных советников себе под стать: то недобитых эсэсовцев, то недобитых смершевцев! Только вот им! —
— Семен, — получилось невнятно, потому что разбитыми губами и сквозь зубы. — Когда швы будут накладывать тебе, говори врачу под руку все, что угодно. А пока их накладывают мне…
— Понял, не дурак. Был бы дурак — не понял… Ухожу. Держать тебя не надо, ты и сам отлично держишься. Молоток. Вырастешь — кувалдой будешь…
Он взялся за дверную ручку.
Он подмингул и вышел. Фаина Абрамовна длинно выдохнула.
— Дети — это наказание Господне, — сказал Арт. — Так моя мать говорила.
— На твой счет она была права. Не дай Бог матери такое пережить… Переворачивайся на живот.
Наложив все швы, Фаина Абрамовна вправила ему нос. Несмотря на действие опиумного бренди, пришлось признать, что лейтенант Палишко мог бы кое-чему поучиться у рав-серен Файнштейн.
— Не кричи, — сказала она, хотя он не кричал. — Если не сделать это сейчас, то потом придется снова ломать нос. Оно тебе надо?
Опять пошла кровь.
— Замечательно, — похвалила себя Фаина Абрамовна, выдавая ему пачку салфеток. — Останется небольшая горбинка. Сейчас Сема принесет тебе одежду. Потом выпьешь горячего чаю… Есть хочешь?
Он качнул головой. Хотелось только одного: лечь, заснуть и не просыпаться.
— Ну, так я и думала. Тошнит иногда, подкатывает, да?
Он кивнул.
— Сотрясение мозга. Но ты поешь, пусть даже вырвет… С тобой хочет поговорить полковник.
— А если я не хочу говорить с полковником?
— Сынок, об этом тебя никто не спрашивает.
Полковник Исаак Гальперин был молод, не старше сорока. Если внешность лейтенанта Файнштейна и сержанта Ашкенази была не явно семитской (во всяком случае, ни Верещагин, ни Резун в них с первого взгляда евреев не распознали), то Гальперин выглядел как раз так, что любой встречный волчесотенец сточил бы себе зубы до десен, скрипя ими от злости. Потому что устроить маленький погром на примере этого отдельно взятого еврея волчесотенцу было бы слабо. Полковник, будучи мужчиной небольшого роста, имел довольно широкие плечи и, несмотря на обманчивую полноту, двигался с характерной боксерской грацией. На крепкой шее сидела голова, покрытая короткими и курчавыми рыжими волосами (вид сзади) и оснащенная длинным носом в россыпи веснушек (вид спереди).
— Вы в порядке? — спросил Гальперин после обмена ничего не значащими приветственными фразами.
— Нет. Это что-то меняет?
— Ни черта. Я хотел обсудить с вами проблему вашего пленника. Понимаете, какая фигня получается… В целом рейд по вашему спасению был исключительно личной инициативой Файнштейна. Я сначала не соглашался, но… короче, он меня убедил. Захват спецназовца в плен никак не планировался… И если он сбежит или распустит язык, всему белому свету станет известно, что Израиль помогает Крыму. Я так понял из ваших слов, что он вам нужен. Вы мне пообещаете, что он будет надежно изолирован?