Вашингтон, округ Колумбия
Шрифт:
— Узнай, какого они мнения о Гарнере. — Воротник не на шутку жал. Он хмуро смотрел на свое отражение в зеркале.
— Я уже думал об этом.
— И обо мне. — Он улыбнулся своему отражению в зеркале.
— Как раз за тем я и иду. На мой взгляд, из всех консерваторов у нас наилучшие шансы.
— Когда я впервые появился в Вашингтоне, меня назвали радикалом. — Бэрден оправил на себе визитку. Она слишком плотно облегала бедра. — Я требовал национализировать железные дороги и разгромить тресты. Ну, а теперь… — Он вздохнул, подумав, кто больше изменился с 1914 года — он или мир.
В дверях показалась мисс Перрин:
— Мистер Овербэри, вас просит к телефону жена.
—
— Вы прекрасно выглядите, сенатор, — улыбнулась своему шефу мисс Перрин.
— Спасибо, дорогая. Допускаю, что по сенатским стандартам я действительно выгляжу прекрасно. — Она хихикнула и закрыла за собой дверь. — Только, к сожалению, сенатские стандарты не слишком высокие, — добавил он, желая польстить Клeю, но тот не слышал его, занятый разговором с женой.
— Хорошо. Да, конечно, понимаю. Увидимся позже. — Клей положил трубку и сказал: — А она-таки идет на прием. Надо полагать, это будет событие исторических масштабов.
Бэрден часто размышлял о женитьбе Клея. Внешне все было так, как и должно было быть. Они снимали небольшой домик на Эн-стрит. У них была дочь, звали ее Алиса Фредерика. У них было все, кроме денег: Блэз оставался неумолим.
Бэрден хотел осторожно спросить, как обстоят дела в Лавровом доме, но тут Клей сказал:
— Я позабыл дать вам новое расписание ваших выступлений, — и вышел из комнаты.
Все равно, подумал Бэрден, глядя на свою любимую цитату из Платона, висевшую в рамке на стене. Это была выдержка из письма древнегреческого философа. «Никто из нас не рожден только для себя самого. Мы рождены отчасти для своей страны, отчасти для своих друзей. Различные стечения обстоятельств, застигающие врасплох нашу жизнь, также предъявляют нам многочисленные требования. Когда страна сама призывает нас к общественной деятельности, было бы, наверное, удивительно не откликнуться на этот зов, ибо в противном случае придется уступить место недостойным, которые занимаются общественной деятельностью не из лучших побуждений». Разумеется, так мог сказать только аристократ. Платон слишком много претерпел от демократии, чтобы усмотреть в гласе народа что-либо более высокое, чем просто животный рев. Уже только поэтому, считал Бэрден, они родственны духом. Они бы пришлись по душе друг другу. Бэрден даже полагал, что он, возможно, помог бы Платону понять тирана Сиракуз и, уж конечно, Платон вразумил бы его — и он-таки его вразумил, объяснив, что жить, не осмысляя жизнь, не стоит. И хотя не всякая ситуация поддается осмыслению до бесконечности, Платон привил бы ему привычку скрупулезно разбираться в своих побуждениях. Разумеется, он знал за собой склонность оправдывать себя за недостаточностью улик, и его аргументы были едва ли хуже тех, которые зачастую выдвигал Сократ, к изумлению простодушных вопрошателей, которые, похоже, никогда не были способны уследить за ходом диалектической мысли; но при всем этом Бэрдену были не чужды угрызения совести — недостаток, он это знал, редкостный в человеке, который хочет стать президентом.
Клей вернулся с листком бумаги в руках:
— Все устраивается как нельзя лучше. Весь сентябрь вы неотступно следуете за президентом. Там, где выступает он, через несколько дней выступаете вы. Он объезжает Западное побережье — и вы тоже. Он глазеет на Большой Каньон и говорит о необходимости охраны природы — и вы тоже.
Бэрден углубился в расписание; придется много выступать — это радовало, если б не мысль о битком набитых продымленных залах, рукопожатиях грубых лап и бесчисленных новых знакомствах.
— Да, Франклина это раздосадует. Вне сомнения.
— Как вы думаете, заговорит он с вами сегодня вечером?
— «Как
— Но ведь и его ненавидят.
— Я — нет.
Клей посмотрел на него с неподдельным удивлением.
— Вы и вправду не питаете к нему ненависти, несмотря на то что он попытался повредить нам в нашем штате?
— Посмотри, как я веду себя с ним в сенате. Никаких личных выпадов. По крайней мере с моей стороны. Столкновение двух идей — и только. Он полагает, что правительство должно заниматься всем, а я не вижу, каким образом оно может взять на себя больше того, что входит в круг его нынешних обязанностей, если мы хотим сохранить в стране хоть какое-то подобие личной свободы. Ни один из нас по-настоящему не прав, но я думаю, что мои убеждения вернее отражают правду жизни и первоначальные принципы, заложенные в основу нашей государственности.
— Зато, быть может, он вернее отражает настроение людей в наши дни.
Некоторое время Бэрден задумчиво изучал лицо Клея, затем кивнул.
— Да, конечно, и в этом весь ужас. Колесо Фортуны вертится в ночном мраке, и ничего нельзя знать.
— Быть может, вам следовало бы выступить с несколькими речами в либеральном духе. Не слишкомлиберальными, конечно…
Клей никогда не изменял своей практичности, и Бэрден дивился, верит ли он во что-нибудь вообще. Вопреки расхожему мнению он по собственному опыту знал, что идеалистов среди молодых людей крайне мало. Молодые жаждут наград, и, для того чтобы возвыситься, они готовы на все и добросовестно откликаются на демагогию дня. Идеализм приходит позднее, если приходит вообще. В конечном счете политика по большей части — это вилянье и изворачиванье ради того, чтобы выжить, а в результате теряется из виду даже простейшая цель. Неизбежно проникаешься отвращением к представителям собственной породы, и вечность смеется над всеми. И президент, и сенаторы, и Их Британские Величества станут пищей для червей, а раз так, не все ли равно? Отсюда, от этого вопроса все зло, ибо на него лишь один ответ — мудрый не задает его.
Бэрден отдал сотрудникам последние, незначительные распоряжения. Затем надел цилиндр и покинул офис.
Генри запустил мотор.
— В английское посольство, сенатор? — спросил он так просто, ради удовольствия спросить.
— Да, Генри. Ты выглядишь прелесть как хорошо, Китти. — Бэрден поцеловал жену. У нее по крайней мере приличный вид. Несколько дней подряд она и ее компаньонки по бриджу разводили дискуссии о том, что ей надеть на прием, какую сделать прическу, следует ли покрасить волосы. Вопрос этот в данный момент дискутировался всеми вашингтонскими дамами. Женщины в Нью-Йорке уже начали краситься, и этого следовало ожидать. Каждая порядочная женщина поставлена перед выбором. Пока что соблазну поддались лишь немногие, да и те, как правило, были не увядающие красавицы, а сумасбродки, которым нечего было терять. Лучше обладать копной зеленых волос, чем прослыть этакой бабусей, клюющей носом над картами.
— Ни за что не перекрашусь, — твердо заявила Китти. Бэрден понял это в переносном смысле. Рано или поздно она выкладывала все, что держала на уме.
— Надеюсь, нет. — Он взял ее руку.
— Само собой. Наш новый парикмахер убеждает меня перекраситься в медно-красный, так, что ли, он это называет, хотя мой цвет — каштановый. Но я твердо сказала нет. До меня дошло, что сестра Глэдис Мергендаль в Оклахоме сошла с умапосле того, как покрасилась. Краска, видишь ли, просачивается через черепную коробку и поражает мозг.