Вашингтон, округ Колумбия
Шрифт:
— Ты действительно читаешь все подряд?
— Я хочу знать все.
— За исключением того, что знают другие, например Маркса и Фрейда.
— Раз их знают все, к чему мне их знать? В крайнем случаемне всегда их растолкуют. Люди это любят…
— Вот не знала, что слово «современность» уже тогда было в ходу.
— А по-моему, вообще нет понятия более древнего, чем современность. Мне больше нравится то место насчет «века обезьян». Именно так следовало назвать наш журнал.
— Это было бы слишком в лоб. К тому же обезьяны не читают.
— Этого-то я и боюсь. Будем надеяться, Айрин готова раскошелиться.
Они кончили одеваться уже в полутьме. Затем они сблизились, словно две тени, и Диана неожиданно спросила:
— Что ты об этом думаешь? И мы ведь стареем.
— Жду не дождусь!
— Ты это серьезно?
— Ну конечно. Я хочу быть средних лет. Быть всецело самим собой, целиком войти в жизнь, на радость или на горе. Только худощавым, — добавил он. Она засмеялась.
— Я, кажется, тоже не прочь повзрослеть, — задумчиво сказала она. — Но почему людям средних лет хочется казаться молодыми, в то время как мы… в то время как я ничего не получаю от своей молодости? — Ее лицо было печально.
— Спасибо, — сказал он, одновременно развеселившись и обидевшись.
— Ой! — рассмеялась она, и он с неожиданной болью понял, что увлечен ею сильнее, чем она им. К счастью, отчаиваться было не в его натуре. Выходя из квартиры, он знал, что рано или поздно причинит ей боль и сравняет счет.
Фредерика встретила их радушно.
— Диана! Ты чудесно выглядишь! Как Билли? Почему он не пришел? — Пока Диана отвечала, Фредерика вполголоса сказала Питеру: — Ее еще нет.
— Не беспокойся, придет. — Ужас матери не столько забавлял, сколько приводил его внедоумение, потому что в нем не было ничего личного. Фредерика ничего не имела против Айрин Блок. Но два тысячелетия христианского учения сделали свое дело. Поскольку Айрин Блок терзала священную плоть и в безумном ослеплении запятнала себя кровью Агнца, она была нечиста и ей не следовало бы обедать в Лавровом доме.
— Слава богу, они все говорят по-английски, — сказала мать, перечисляя ему гостей, среди которых был русский со стальными зубами. — Теперь у нас уже не то, что прежде, — добавила она, и непонятно было, жалеет она или радуется. С началом войны конгресс потерял свой общественный вес. Сенаторов теперь не часто можно было увидеть в Лавровом доме. Значительными людьми теперь были начальники правительственных комитетов, ведающих стабилизацией цен и увеличением производства. Этих царей, как называла их печать, обхаживали все. Некоторые из этих людей присутствовали и в гостиной Блэза, к восторгу остальных гостей, по большей части иностранцев — членов различных миссий. Старый Вашингтон представляла лишь общительная чета Шэттак. Эти люди умели ладить с кем угодно.
— А вот и наш юный издатель! — весело воскликнул Блэз, вкладывая в свой голос презрение пополам с нежностью.
— А это наш… старшийиздатель, — ответил сын, не собираясь служить ковриком для ног даже столь почтенному старому мошеннику.
Однако Блэз сделал вид, что не слышит. Он повернулся к своим собеседникам — сплошь иностранцам, за исключением министра, недавно введенного в состав правительства, новичка в Вашингтоне.
— В сущности, мой сын не солдат, хотя и носит военную форму. Он издает журнал. Скажи им, что за журнал. — Блэз по-волчьи осклабился на Питера, который понимал, что отец говорит это вовсе не со зла.
— Журнал, — начал Питер звонким, как у школьника, голосом, — несколько длиннее в длину, чем в ширину, и печатается в два столбца на грубой оберточной бумаге. — Он сделал паузу и улыбнулся отцу. — Думаю, примерно так можно его описать.
Гости ограничились неуверенными смешками, не зная, как отнесется к этому хозяин. Но Блэз от души расхохотался.
— Да, примерно так, господа. Вот только цвет у него будет розовый!
— Да, он будет социалистический, — сказал Питер так, словно речь шла о шрифте. — Но не догматический.
— Ну что за прелесть эти ребята! Они даже не подозревают, до чего хорошо им живется. Недолго думая, он основывает на деньги капиталиста журнал, который хочет покончить с капитализмом.
— Во всяком случае, не на твои деньги. — Питер хотел, чтобы это сразу было всем ясно.
Блэз впервые проявил признаки раздражения.
— Нет, не на мои, мои деньги никогда на это не пойдут. Это деньги…
В эту минуту источник поддержки Питера со стороны капитала вошел в комнату. Вечернее платье Айрин выглядело слишком ярко, слишком индивидуально, слишком модно на фоне тонко рассчитанной старомодности Лаврового дома. Все взгляды устремились на нее. На какой-то момент она задержалась в дверях, затем увидела Питера и двинулась к нему; Питер направился ей навстречу.
Фредерика перехватила обоих под люстрой. К удивлению Питера, Фредерика была возбуждена, Айрин — безмятежно спокойна. Пока что все хорошо, подумал он, уповая на то, чтобы Диана поскорее присоединилась к ним и отвлекла всеобщее внимание. Сердце его гулко стучало. В гостиной наступила тишина.
Питер так и не мог вспомнить впоследствии, каким образом Айрин это удалось, но так или иначе за несколько минут искусного маневрирования она оказалась перед Блезом и совершила свою первую ошибку: она прервала его. Протянув руку, она сказала:
— Здравствуйте, мистер Сэнфорд.
— Ты помнишь, Блэз… — поспешно начала Фредерика, но было уже поздно. Блэз медленно взял руку Айрин и сказал:
— Здравствуйте, миссис Блэк. Очень рад, что вы смогли прийти.
— Да нет же, Блок! — весело воскликнула Айрин, и это была ее вторая ошибка. Питер обливался потом.
— Ну да, — сказала Фредерика. — Универсальный магазин, я его так люблю. Ну ты же знаешь, магазин Блока.
— Виноват… Да, конечно. — Блэз выпустил руку Айрин.
Неотвратимо нацеленная на катастрофу, Айрин совершила третью ошибку. Она обвела взглядом гостиную.
— Боже милостивый, — громко сказала она, — я не была у вас…pas depuis longtemps. [46]
Все взоры вновь обратились на нее. Питер взглянул на Диану; ее глаза были закрыты.
— Что такое? — не менее громко спросил Блэз. И, как Питер и ожидал, Айрин повторила французскую фразу. Европейцы стали пересмеиваться. Совершенно не отдавая себе отчета в производимом ею впечатлении, Айрин перевела Блэзу свои слова. Но прежде чем она могла навредить себе еще больше, Фредерика взяла ее под руку и увела. В другом конце комнаты Люси Шэттак сложила лорнет и сказала что-то своему мужу. Тот улыбнулся. Родилась новая вашингтонская легенда.
46
Не так уж долго (фр.)