Василеостровский чемодан
Шрифт:
Человек, о сём размышляющий, вознамерился вообразить себя в роли случайного накопителя звёздного света, бесцельно растраченного в пространствах космического бытия. Только вот звездой-богачом ли, вороватой ли подделкой под звезду, или, всё-таки, прахом? Вообще, если подумать честно, легко убедиться, что результатом любого энергетического воздействия в нашем мире становится прах. Угу. Ну, тогда не знаю, стоит ли столько светить, чтобы порождать это вещество, которое и вещью-то назвать никак невозможно? Таков уж звёздный свет во всей красе. А стоит ли источать столько совершенных по форме дождинок и снежинок, чтобы породить лужи? Таков уж здешний климат. И стоит ли столько говорить глубоко осмысленными словами, чтобы породить чепуху? Таков наш ум.
Но всё, перед тем здесь пропечатанное,
А скуповатые сведения о личности открытого нами персонажа всё-таки просочились к нам на строчки и, наверное, из-за внезапных слухов. Слухи. Молва. Это какие-то мелкие божки очень и очень древнего происхождения. А, подобно всему чрезвычайно древнему, они же и весьма замысловатые, тонкие, будто ювелирные изделия, отточенные умением потомственных мастеров, наработанным в веках и тысячелетиях. Потому нам, грубым людям европейского мышления конца двадцатого века, совершенно непостижимо: отчего слухи могут распространяться быстрее звука и опережать свет? И вообще, благодаря какому средству они приходят к нам ещё задолго до появления самих событий, о которых уверенно распространяются. Они вроде грибов: вылезают из-под земли, выталкиваемые неведомой грибницей, и готово. Хочешь – корзину подставляй, хочешь – ногами сшибай, а хочешь – стороной обходи. Верь, не верь, но если говорят, то зря не скажут. Потом и запоздало появляется достоверность, истинное знание. А сначала – обязательно слухи.
И вот мы, по вылупленной из ниоткуда молве, ухватываем информацию: герой наш не какой-нибудь там учёный-химик или шахматист, а скорее такой, понимаете ли, среднего типа горожанин. И профессия у него, чего бы из себя не коробила, оказалась чистой случайностью и никак не отражалась на его внутреннем и внешнем поведении. Потому-то и средний. Прямо и не знаю, что у него за фамилия. Ну, какая бывает фамилия у среднего горожанина? Тоже средняя? Нет. Наверное, любая. И мне так кажется – совершенно любая. Я даже думаю, что его фамилия настолько любая, то и звучит вот так вот независимо ни от чего, ну, полностью по-любому. Поэтому я могу быть твёрдо уверенным, что его фамилия Босикомшин. «Как, как»? – спросите вы. Босикомшин. Это и есть фамилия точно та, которая любая. Ну, скажите, может ли человек с такой фамилией обладать определённой профессией? Такая фамилия и к деревне маловато годится, нет там такого повода. Она, что ни на есть, городская, поскольку в городе есть повод к чему угодно, любой повод. Да. И на том, пожалуй, сговоримся, дабы, излишне увлекаясь спором об истинной фамилии среднего горожанина, не упустить из виду его лично. А он уже вона где – до моста Дворцового в пяти шагах.
Итак, пожизненный пешеход Босикомшин приблизился к Дворцовому мосту и слегка забуксовал пляской по наклонной плоскости гранита, смазанного чистой гололедицей.
«Странно, – подумал пешеход, слегка расстроив чувства, – а почему бы им и мосты не развести, коли всё равно, троллейбусы не ходят. Уж и впрямь развели бы, и всё прекрасненько, всё хорошо, никому никуда не надо». Но далее ему уже не думалось. Что-то помешало. Мысль у него тоже забуксовала, по-видимому, из-за солидарности с ногами.
Затороченный лёд в Неве тоже не двигался, хотя более половины ширины реки, совершенно свободной ото льда, заметно текла заключённою в себе водой, создавая буруны на исходе из-за быков моста и закручиваясь в мелких воронках, но далее мягко и уверенно устремляясь в давно уготованное будущее.
Босикомшин мог бы снова огорчиться. Мало ли: скользко, мост почему-то не развели, вода нагло уверена в успешно занятом месте на круглой земле… Но печалиться не стал. Наоборот, громко хихикнул, нарочно демонстрируя пренебрежение ко всему, способному огорчить, расстроить или напрямую оскорбить средне-любого человека.
– Не свалиться бы в грязь, – вслед за шумным смехом произнёс он совершенно негромко, но с интонацией облегчения.
Что так снова успокоило пожизненного пешехода, иначе говоря, профессионала-горожанина, даже не дав ходу ему раздосадоваться, мы не знаем. Может быть, воронки и буруны в воде, производящие тоже отдалённое подобие буксовки? Они, таким образом,
Избрав коньковый приём лыжного гонщика, Босикомшин, подпираемый устойчивым порывом ветра в спину, и ещё чем-то, ловко преодолел препятствие, и так же мягко, уверенно, подобно вольной реке, устремился в собственное уготованное будущее на том конце моста.
ГЛАВА 2
Там, у Адмиралтейства, на спуске к воде, что охраняется львами с шарами, уже другой человек раскрыл настежь пустой чемодан и положил его на нижнюю ступеньку, то и дело накрываемую волной. Потом вынул из карманов двух кукол. Обычных, девчачьих. Одну посадил на днище, другую на внутреннюю сторону крышки. Тут подоспевшая очередная волна, поздоровее предыдущих, приподняла чемоданный катамаран с кукольными пассажирами, а общее течение реки сдвинуло его вдоль ступеньки. Человек едва успел отпрыгнуть назад, повыше, куда не добегает волна, и, создав изящную стройность до того неказистой фигуре, застыл в ожидании, напутственно подняв правую руку. Спущенное им на воду судно, развернулось и, тоже постояв без движения, вроде бы отвечая вниманием на доброе напутствие, сначала медленно и робко, а потом, неожиданно ускоряя прочь направленный ход, отошло наискосок от берега и, несколькими секундами позже, оказалось на стремнине реки. Человек быстро выскочил на мост, устремляясь в сторону Васильевского острова. Там он сразу же столкнулся с Босикомшиным.
Тот, как мы знаем, тоже шёл по мосту. И с любопытством бездельника наблюдал за ритуалом отдания путёвки в жизнь чемодану с куклами, удерживаясь за перила попеременно обеими руками, чтоб вдруг, если придётся поскользнуться, то не отвлечься бы на такую внезапную неловкость да не упустить интересной детали в разглядывании священного действия. Так, дойдя до конца моста и провожая взглядом чемодан, перспективой уже сокращённый до малой точки далеко от берега и вдали от моста, он всё-таки поскользнулся, наконец, и ноги оттянули остальное туловище вбок от перил под углом, градусов в тридцать к давно не чинёной панели. К счастью, ноги упёрлись в широкую трещину, а обе руки инстинктивно вцепились в перила. Тело, соответственно создав данный угол, перегородило значительную часть пешеходного створа моста. Об этот угол и натолкнулся волхв, завершив импровизированный ритуал и торопясь по делу на Васильевский остров.
После того как, благодаря удару, Босикомшин крутанулся, подобно фигуристу на показательном выступлении в ледяном дворце, и почти выпрямился, вырастая из панели моста, ещё с минуту оба пешехода пробовали выбраться из никак не прерываемого состояния столкновения, делая короткие и редкие движения телом целиком, а также и отдельными частями. Такое взаимодействие, возможно, продолжалось бы и дольше, если бы не другие пешеходы, редкие на мосту в не слишком приятную погоду, не помогли им, наконец, разойтись. А чемодан, по истечении того же времени, успел незаметно вовсе скрыться из виду обоих участников дорожно-мостового происшествия, что привело их в законное неудовольствие.
Профессор (вид того человека был явно профессорский), не обнаружив на себе ни тени укоризны по отношению к Босикомшину, раскланялся с ним, пару раз кашлянул и, уже не спеша, двинулся заранее задуманной дорогой. А наш предыдущий герой остался в одиночестве на конце моста, не имея волевого движения и определённой дороги. Он глядел на льва. И снова оскорбился.
– Ну что ты щеришься?! – крикнул он льву, у которого действительно рот застыл в полуоткрытом состоянии, – что ты тут лыбишься?!