Василиса с премудростью
Шрифт:
– Вот как? Снова выбора мне не оставляешь? – прищурилась злобно зеленая, - справедливо, нечего сказать! Так вот тебе мое слово: не раскаюсь я никогда! Уж лучше на болотах пропаду, чем перед тобой всю оставшуюся жизнь в царстве сумеречном пресмыкаться стану!
– Так тебе выбор нужен?- задумчиво Влад проскрипел, - что ж, согласен я! Уговор такой заключить предлагаю: если три года грядущих выдержишь и шкурку в целости сохранить сумеешь – сниму с тебя обязательство, сможешь идти на все четыре стороны! Но если раскаешься и вернуться решишь - сожжешь
… С радостью царевна на условие змея согласилась. Первый год еще очень зла она была и полна намерения вернуть свободу свою, еще до рождения ее отнятую. Второй год дался тяжелее намного, терзалась часто Василиса сомнениями разными, но не желала первой от своего отступиться… Ну а третий год самым сложным оказался и неизвестно, чем бы все закончилось вскоре, кабы Иван в местах тех же не объявился…»
***
Из воспоминаний вырвал девицу легкий рык: Горыныч слегка повернулся во сне, еще ниже простыню (и без того слишком мало прикрывающую) стаскивая. И снова ослушалась царевна голоса разума, а ведь он громко закричал: «беги, коли шкурку и гордость сохранить хочешь!»
– Что ж не спится тебе, горюшко мое? – Василиса прошептала, нежно плечи мучителя своего поглаживая, уйти не в силах, - отпусти невзгоды, нет сейчас опасности рядом. Отдыхай, даже Хранителю перехода в царство иное покой иногда нужен.
Всем своим существом понимала царевна, что уходить пора, но сил покинуть этого мужчину не было у нее. Раз за разом переводила девушка взгляд с закрытых век Влада, обрамленных светлыми ресницами, на его гордый прямой нос, на губы, подарившие ей когда-то истинное наслаждение, на широкие сильные плечи и ниже -ниже… Останавливаясь лишь на самой границе дозволенного.
– Как хорошо, что застала я тебя спящего, - сама себе царевна зашептала, к лицу змея сызнова возвращаясь, - как хорошо, когда можно вот так рядом побыть, повода не разыскивая, объяснений не придумывая… Просто посмотреть на тебя…
Словно бы услышал ее мужчина: разомкнулись вдруг губы его слегка – будто приглашали к поцелую осторожному. И уж думать ни о чем другом не в силах Василиса: «Только прикоснусь едва и уйду, никто не узнает, никто не осудит…»
Пригнулась царевна, глаза прикрыла даже, предвкушения полная.
– Осторожно, красавица, - вдруг слышит она голос хриплый насмешливый, - не порань губки свои бархатные о клыки мои. Да и рога того и гляди наружу вырвутся, побереги себя, милая.
Вскинулась красавица, отпрянула от Горыныча. Мельком лишь глаза его серые увидать успела – и того хватило, чтобы вспыхнуть как маков цвет. «Глупая девчонка! – корила себя царевна, запутавшись в ткани балдахина, - дурра! Вот дурра и всё!»
– Успокойся ты, - снова Влад заговорил, с кровати легко соскочив и дернув перепуганную насмерть Василису в свою сторону. – Чего заметалась? Не стану я тебя вопросами мучить, и попрекать не стану. Присядь-ка, ну?! Вот так. И не нужно глаза от меня прятать, будто дитя малое.
– Не прячу я, - отвернувшись царевна молвила, попутно паутину ранее забытую, из косы вытаскивая.
Рядом смешок тихий раздался да скрип едва уловимый – повалился Горыныч на кровать снова, руки за голову заложил, ждет чего-то.
– Ты чего улегся-то? – вопросила девица, одним глазом вбок старательно поглядывая, рискуя навсегда косоглазие на себя навлечь. – Не удобно это…
– Не права ты, - ответ ей тут же последовал, - перина хоть и старая уже, да кровать скрипучая, а все ж неплохо здесь устроиться можно. Ну а ежели ты о себе говорила, так я и подвинуться могу, укладывайся, не жалко мне.
Не удержалась Василиса, сорвался с губ ее смешок озорной, дрогнули плечики от веселья наружу рвущегося. Захотелось ей в тот миг все-все обиды отпустить, гордость свою позабыть. Даже развернуться в пол-оборота успела она… Как вдруг стук громкий раздался – верно пришел кто-то, покой Горыныча нарушить решился.
– Только этого нам не хватало, - поморщившись Влад пробурчал, с кровати поднимаясь. – Сиди здесь, за пологом. Наружу не высовывайся. Сейчас быстро наглеца спроважу и вернусь…к разговору начатому.
Лишь кивнула царевна, поплотнее ткань за змеем задергивая, всем телом подрагивая (толи от страха быть застигнутой, толи от предвкушения беседы дальнейшей.)
– Кого еще нелегкая принесла? – нарочито громко из-за полога прозвучало, - неужто сам жених бесприданницы болотной явился? Чего хмуришься, Иван, царский сын? Проходи, раз уж пришел, не стой столбом на пороге.
– А я тут мимо шел, не спится мне совсем, - голос Ивана следом раздался. Показался он Василисе тише обычного, словно бы неуверенность какая-то в нем проскальзывала. – Уж и снадобье лечебное выпил я, и овец с тысячу насчитал…
– Так – таки с тысячу? – весело змей уточнил, - и снадобье чувствую неплохое было, крепленое. Я бы тоже сейчас подлечиться не отказался.
Тишина. Только шаги тихие слышны, затем скрежет характерный – стулья отодвигаются. И, наконец, стук негромкий: «Бутыль с собой приволок, на стол выставил», - догадалась царевна, браня сына Берендеева за предусмотрительность и себя за слабость женскую …
– Вот оно как?
– снова Горыныч заговорил, - мимо, говоришь, проходил? Хорррошо. Наливай тогда, да рассказывай, отчего такое смятение в душе молодецкой? Василиса твоя виной тому?
Обмерла царевна вся, заслушалась. Ей хоть и безразличен Иван, да что уж душой кривить, приятно очень, когда из-за тебя не спится кому-то…
– Да причем здесь она-то? – с горечью царский сын отвечал, - другое покоя не дает. Вот скажи, не томи: перед тем, как с коня меня нечисть болотная скинула, видение у меня было…
– Угу…- подбадривает змей богатыря, стаканы при этом до краев наполняя.
– Не сразу я сознания своего лишился, - все более неуверенно голос Ивана звучит, - а перед тем, как глаза закрыть, увидал тебя… только не ты уж был это.