Василий I. Книга первая
Шрифт:
Принимавший их царек имел ничтожную, как у всех ордынцев, но крашенную в яркий красный цвет бороденку, восседал на широкой, словно бы из чистого золота отлитой, а на самом деле лишь позолоченной деревянной лавке.
— Не Тохтамыш… Того я знаю, — успел шепнуть Кошка.
Василий сразу же изменил свое намерение: не преклонил, как обещал, даже и одного колена, просто воспитанно поприветствовал хозяина, произнес с отвращением заученные слова:
— Бьем челом восточному вольному великому хану над ханами… С великими дарами, и моленьями, и челобитьем.
Царек не выразил ни удовольствия, ни раздражения от величания его ханом над ханами,
— Что хочет отрок нашего улусника Дмитрия?
— Отрок улусника Дмитрия, — с тайной насмешкой повторил эти слова Василий, — хочет получить ярлык на великое княжение.
— Тягаться с великим князем Твери Михаилом хочет?
— Не только тягаться, но — перетягать!
Это рассмешило царька:
— И чем же вы хотите его перетягать? Подмоченными в Волге шкурками? Это уж не соболи и не горностаи теперь, а крысы и суслики… А может, сворой голодных собак?.. Уж не лошадьми ли пере тягаете, которых за бесценок на любом базаре купить можно? Великий хан просил одного голуб-коня прислать, а улусник Дмитрий десять кляч пригнал. Где голуб-конь?
— Голубь не может жить здесь, — ответил Василий, радуясь, что нашелся с ответом. — У вас ведь нет сена, а он не умеет копытами из-под снега еду добывать. А эти десять — умеют.
— «Умеют»? — зло сощурил и без того узкие глаза царек. — Кто их научил? Уж не из тех ли они сорока тысяч лошадей, что продали мы Руси? Или не знаете вы, что в Сарае лошадь стоит четыре динара, а на Востоке за нее платят уж по сто да по двести. Четыре тысячи коней мы отправили в Персию только что, а вы нам — десять! Глупые русские! Они хотят тягаться, — мстительно рассмеялся царек. — Скорее Волга потечет из Орды в Русию, а голуб-конь станет пегим, чем получишь ты ярлык. Великий хан жаловал им тверского Михаила.
После такого сообщения можно было бы считать, что прием закончен и говорить больше не о чем. Однако царек хлопнул в ладоши — подозвал одного своего чиновника, что-то сказал ему, тот сходил в другую палату и вернулся со свитком и крапчатым кречетом на золотой колодке. Царек продолжал через толмача:
— А ведь у Москвы есть что подарить великому хану, там много таких соколов. — Царек прошелся перед Василием, посадив на одну руку крапчатого, а второй придерживая кончик ремня, висевшего на шее птицы, — Вот что подарил великому хану египетский султан, — Царек развернул свиток, передал его толмачу, и тот стал монотонно перечислять:
— Коран священный в золотом окладе, подушки и ковры для молитвы, венецианские материи и левантские платья, ковры из кож с навесами и из шкур, мечи калдужурские с насечками, позолоченные булавы, франкские шлемы и позолоченные латы, крытые фонари, шандалы, механизмы с футлярами, светильники двойные с лакированными подставками, седла хорезмские, коврики для свершения намаза, уздечки с инкрустацией из золота и серебра, луки с кольцами, луки для метания ядер и луки для метания нефти, копья камышовые и дротики, стрелы в ящиках, котлы из змеевика, позолоченные лампады на серебряных позолоченных цепочках, черных служителей и прислужниц-поварих, быстроногих арабских коней и нубийских верблюдов, ходких вьючных животных, обезьян, попугаев и разные другие предметы. А еще слон, жираф, ослы египетские, китайская посуда и одежды александрийские… Вот дары, достойные великого хана! — заключил царек. — А вы мокрые шкуры привезли.
— Дорогие то шубы, не чета левантским платьям, и лошади — не ослы египетские, десять наших лошадей больше стоят, чем сорок тысяч непородистых, малорослых да с отвислыми брюхами… Кречет один вот этот крапчатый подороже слона вместе с жирафом, — возразил Василий с обидой, а сам раздумывал: говорить ли, что в ладьях осталось не выгруженными несколько сундуков с дорогими вещами и что, кроме всего прочего, имеется восемь тысяч рублей серебром, которые отец наказывал посулить лишь в самом крайнем случае и в расчете на полный успех.
А царек, видно, и сам об этом откуда-то знал. Остановился перед Василием, поигрывая с кречетом, сказал медовым голосом:
— Если имеет отрок московского улусника еще дары и восемь тысяч серебром, хан отберет ярлык у Михаила тверского…
Василий возликовал в душе: все! Успех, победа и конец делу! Но Кошка пребольно наступил ему на ногу, княжич резко обернулся к нему. Федор Андреевич сделал вид, что получил указание княжича, кивнул в знак согласия головой и велел толмачу перевести:
— Наследник русского великокняжеского престола Василий Дмитриевич обдумает лестное предложение и даст ответ завтра о сю пору.
Царек дернул рукой так, что кречет резко нырнул головой вниз, словно бы перед тем, как броситься на добычу. Но бросаться было некуда, кречет чуть взмахнул крыльями, с трудом удержавшись на колодке. И царек, словно хищная птица перед броском, изготовился, глаза блеснули тонким стальным лезвием.
— Хорошо, пусть думает, чтобы послезавтра о сю пору было еще чем думать. — И царек криво ухмыльнулся собственной шутке.
Василий решительно не понимал происходящего. Почему Кошка вмешался, зачем отложил на завтра, чем обижен царек? Надеялся получить ответ сразу же, как выйдут от царька, но не сумел задать ни одного из своих вопросов: едва они вышли на улицу, как события стали разворачиваться уж вовсе непонятно и страшно.
В ожидании княжича и сопровождавших его бояр не допущенные во внутренние покои, оставшиеся за воротами слуги кормили лошадей ячменем и травой, разнуздав их и отстегнув подпруги седел. Опустившись на корточки возле забора, переговаривались о том о сем, как обычно это делается, когда хотят скоротать время. Ждан поинтересовался, из чистого ли золота изготовлен зарождающийся месяц на верхушке дворца, были среди слуг разные суждения, решили выяснить у стражников. Один из них сказал обиженно, что нынче в Волжском царстве иначе и быть не может, это не какая-нибудь нищая Русь. Ждана задело это за живое, он сказал в ответ, что в его родном селе Боголюбове есть церковь Рождества Богородицы, «поражающая ум изумлением и удивляющая умного больше глупца». Сделана она словно бы руками не смертных, но ангелов Божьих, так благолепно, что «булгары и жиды, и всякая погань, видевши славу Божью и украшение церкви, крестились». Басурмане облупили храм и крест золотой уволокли, а он потяжелее этого полумесяца был.
Стражник согласился, что прошлогодний поход на Москву успешным был, каждый пеший воин возвратился конником, но в то, что крест тяжелее полумесяца, поверить не хотел. На вопрос, сколько же весит полумесяц, ответил, что два египетских кантыря, однако в фунты либо в пуды перевести не умел, так что спор кончился ничем.
А вскоре и княжич с боярами вышел. Слуги поправили сбрую на лошадях, повели их на чембурах за собой. Но никто не успел сунуть и ноги в стремя, как из ворот вышел знакомый уж чиновник царька и, гадко улыбаясь, ткнул пальцем в Ждана, спросил: