Василий Шуйский
Шрифт:
«А его все нет! — с глубоким страданием думала Марина. — Хоть бы еще раз его увидеть, обнять его, поцеловать, хотя бы в последний раз в жизни!» Вот что думала про себя Марина, прислушиваясь к биению своего сердца. Но вот хлопнула дверь в сенях. Ступеньки сенного крылечка скрипнули под знакомою стопою…
— Он? Кажется, он? — вся замирая в ожидании, прошептала Марина.
Дверь отворилась, и Степурин, войдя, почтительно остановился у порога.
Марина хотела броситься к нему навстречу, обнять его, покрыть поцелуями его щеки, его глаза, задушить его в своих объятиях; но силы ей изменили: она не могла тронуться с места и только молча поманила его к
Степурин, встревоженный, быстро подошел к Марине, думая, что ей дурно; но глянул ей в очи — и все понял.
— Пан стольник! — прошептала ему чуть слышно Марина. — Стань здесь на колени… Клянись мне…
Она не могла договорить. Глаза ее горели, голос дрожал.
Степурин опустился на колени около кресла и произнес твердо:
— Клянусь быть верным тебе до самой смерти!
— Клянись любить… любить меня… и умереть со мною вместе! — быстро проговорила Марина, протягивая ему трепетные руки и нежно обхватывая ими кудрявую голову Степурина.
И она привлекла его голову к себе на грудь и предалась ему со всем пылом долго сдержанной страсти… Предалась, забыв и Тушино, и грозящие опасности, и свое царское достоинство, и соблазны величия и блеска, которые так долго туманили ей голову.
XX
В калужском гнезде
Минул почти год, а смута все по-прежнему, как лютый зверь, терзала Русь православную… Рассеялось тушинское гнездо; ушли к Сигизмунду, под Смоленск, своевольные польские дружины, погибли в битвах многие из тушинских вождей и в числе их грозный гетман Роженский; но зато на Русь нахлынули стройные польские рати под начальством хитрого Жолкевского, нанесли ряд поражений московской рати, предводимой неспособными московскими воеводами, и подступили под самые стены Москвы. С другой стороны, от Калуги, подступили к Москве сбродные дружины царика… Москва заволновалась, Шуйский заколебался на престоле… Его бояре и воеводы вступили в сношение с боярами Дмитрия, которые горделиво требовали смещения царя Василия и предложили свои условия, а в Калугу отправили поспешно гонца с извещением о близком одолении царя Василия…
В Калуге ждали добрых вестей: там жилось и царику, и Марине, и всем их приближенным привольно, шумно, весело. Пиры у царика чередовались с охотами, пьяные гулянки за город сменялись пирами на славу у его бояр. Еще недавно только отпраздновали свадьбу царицыной фрейлины Зоси с любимцем царика, окольничим Игнатием Михеевым, а на днях готовились и к другому, подобному же торжеству: другую фрейлину Марины, Варвару Казаковскую, помолвили за сына боярина Михаилы Бутурлина и спешили сладить свадьбу до разрешения от бремени царицы, которая, по словам приближенных к ней женщин, была на сносях и дохаживала последние дни…
Дня за два до этой свадьбы старые знакомые наши, Демьянушка-подьячий да поп Ермила, поставленный в последнее время пятидесятником [21] над дворцовыми жильцами царика, сидели в одной из тех изб, которые служили помещением для царской свиты и царицыной служни. Демьянушка, нагнувшись над столиком, корпел над перепискою каких-то грамот, предназначенных для рассылки по городам, и тщательно выводил крючки и завитушки на рукописи; Ермила, откусывая зубами кусочки железной проволоки, сгибал их в кольца между пальцами и, нанизывая друг на друга, вплетал их в вязево кольчужной рубахи, разостланной у него на коленях.
21
Полусотником,
— Ишь, дьявол! — бормотал он себе под нос. — Как угораздило его рогатиной-то сунуть: как есть весь бок кольчуги продрал… Не свистни я его в ту пору кистенем по башке — бок бы проколол мне, проклятый!..
— Когда же это так угораздило тебя? — не отрываясь от письма, спросил Демьянушка.
— А вот в последний-то наезд… Как отпросился я у царя против сапегинцев с казаками Заруцкого, да с Урмаметовым сынишкой… С литвином тут с одним сцепились мы…
Ермила хотел много еще сказать Демьянушке, но как раз в это самое время с надворья раздались громкие, радостные клики толпы, топот коней и звуки бубнов вперемежку с хриплым писком каких-то дудок…
— А! Вот они… Татары с набега воротились! — воскликнул Ермила, вскакивая и бросая кольчужную рубаху на лавку. — В бубен бьют, в дудки свои дудят — видно, на радостях, что одолели врага… Пойдем скорее, посмотрим!
И оба приятеля, поспешно нахлобучив шапки, выскочили из избы на улицу, уже запруженную толпами народа, которые приветствовали отряд касимовских татар, возвращавшихся с удачного набега и гнавших перед собою толпу израненных и пленных поляков. За ними следом на многих возах везли отбитые доспехи, оружие и сбрую, награбленную по пути добычу и гнали с полсотни захваченных ими коней.
— Пана Чаплицкого разбили… всех его ляхов разметали… Ай да татары! Молодцы! — слышались крики в толпе, бежавшей за татарами к царскому дворцу. Туда же, бегом, направились и Ермила с Демьянушкой.
Звуки татарского бубна и дудок, радостные крики толпы и топот многих сотен коней долетали уже и до слуха Марины, которая сидела в комнате у окошка, выходившего на дворцовый двор, и слушала чтение грамоты, которую держал в руках Степурин, царицын боярин и любимец. Марина слушала грамоту с наслаждением: ей было весело и приятно слышать присланное боярами Дмитрия доношение о московских смутах, о затруднениях царя Василия, о происках Жолкевского. Еще приятнее и веселее было то, что приятные вести она слышала из уст любимого человека, которого она приблизила к себе, с которым почти не расставалась, разделяя с ним труды и заботы управления. Царик давно уже на все махнул рукою и предался какому-то безумному, бесшабашному разгулу…
Марина слушала чтение грамоты и изредка поглядывала в окошко на раскинувшийся кругом двора город, с белой, нежной, ярко блестящей на солнце пеленою снега, с возвысившимися к небу церквами и башнями городской ограды, с курившимися в прозрачном воздухе синеватыми струйками дыма. Она нарочно поглядывала в окошечко, чтобы не смотреть на Степурина, которого ее взгляд смущал и путал в чтении грамоты, заставлял от нее отвлекаться и обмениваться с Мариною ласковыми взглядами… Но и не взглядывая друг на друга, они были счастливы, они были довольны, им было так хорошо вместе…
— Что это, посмотри! — вдруг сказала Марина, указывая на пеструю толпу народа, которая мигом залила дворцовый двор, между тем как татарский отряд, посвечивая на солнце шеломами и сверкая копьями, выстраивался на улице перед дворцовыми воротами.
— Это отряд касимовских татар Ахмет-Булата, Урмаметова сына! — сказал Степурин. — Они вернулись из набега… Верно, одолели ляхов… Вон везут добычу, гонят полонянников…
— Победа! Одоление! — раздался в это мгновение голос царика за дверью, которая тут же с шумом открылась.