Васька

Серьезную и опасную болзнь мн пришлось перенести въ моемъ дтств. Долго меня лечили всякими способами, но болзнь моя только усиливалась, и наконецъ, было ршено приступить къ операціи.

Доктора нашли, что хлороформъ на меня вредно подйствуетъ, а потому я, двнадцатилтній, познакомился со всми ужасами настоящей пытки…

Когда все было окончено, страшное напряженіе нервовъ смнилось полнымъ упадкомъ силъ, и я погрузился въ полусонъ, въ забытье, и уже не сознавалъ совсмъ окружающаго.

Придя, наконецъ, въ себя и открывъ глаза, я увидлъ, что дверь въ мою

Вдругъ, гд-то близко, близко отъ меня, я разслышалъ слабый пискъ. Еще не усплъ я подумать о томъ, что бы такое это могло быть, какъ на кровать ко мн прыгнулъ хорошенькій котенокъ. Поднявъ хвостъ и осторожно ступая бархатными лапками, онъ подобрался къ самому лицу моему, потерся мордочкой о мою щеку и замурлыкалъ. Потомъ онъ услся у меня на груди и сталъ глядть мн въ глаза своими большими круглыми глазами.

Съ большимъ усиліемъ я поднялъ руку и погладилъ его. Онъ замурлыкалъ еще громче, опять потянулся къ лицу моему и сталъ меня лизать горячимъ, маленькимъ и жесткимъ, какъ щеточка, языкомъ.

Я вспомнилъ, что этого котика принесли къ намъ утромъ; но тогда я не обратилъ на него никакого вниманія, весь полный ожиданій мучительной смерти, — я думалъ, что умру непремнно.

— Васька! Васька!.. — шепталъ я, продолжая гладить котика. Голова моя очень устала, и врно потому я не могъ придумать ему какого-нибудь особеннаго прозвища и остановился на общекошачьемъ имени «Васька».

— Вася! Васька! Васинька! — повторялъ я, чувствуя вдругъ приливъ необыкновенной нжности къ этому лижущему меня зврьку. Я охватилъ его мордочку, сталъ цловать ее и наконецъ, самъ не зная почему, громко заплакалъ.

Фельдшеръ очнулся отъ своей дремоты и съ безпокойствомъ подбжалъ ко мн…

Таково было начало моего знакомства и моей дружбы съ Васькой. Мн необходимо было лежать посл операціи очень долго — я теперь ужъ не помню, сколько именно времени, но кажется, — недли три, четыре. Въ первые дни мн запрещали даже шевелиться и почти морили меня голодомъ. Мученій было довольно, но я зналъ, что самое страшное прошло, зналъ, что теперь уже не умру — и выказывалъ большое терпніе.

Только, конечно, лежать и голодать, когда хотлось ходить и сть, было очень скучно. Но Васька развлекалъ меня сколько могъ. Онъ не разлучался все это время со мною, почти не отходилъ отъ моей кровати. Плъ мн свои псни, лизалъ меня своей «щеточкой», показывалъ мн все свое необыкновенное танцевальное искусство, когда я привязывалъ бумажку къ шнурку и, начиналъ играть съ нимъ.

Наконецъ, мн разршено было встать, и мало-по-малу я вернулся къ обычной жизни — къ урокамъ и развлеченіямъ.

Дружба моя съ Васькой оставалась неизмнной. Онъ сдлался членомъ нашего семейства, очень быстро росъ, толстлъ и скоро превратился въ большого, великолпнаго кота, съ хитрыми черными разводами на спин, съ блой грудью и блыми передними лапками. Такимъ образомъ онъ похожъ былъ на франта въ бломъ галстух и блыхъ перчаткахъ.

Онъ нсколько потерялъ грацію первой юности, но за то съ каждымъ днемъ пріобрталъ все больше и больше солидности и важности. Не только я, но и вс у насъ въ дом его любили; особенную къ нему слабость чувствовалъ отецъ мой. И Васька пользовался этой слабостью: мшать работ отца — и входить къ нему въ кабинетъ, безъ особенно важнаго дла, никто и никогда не ршался, но Васька пробирался туда отъ нечего длать, изъ празднаго любопытства, обнюхивалъ вс углы, знакомился со всми книгами, потомъ ршительно, безшумно, вспрыгивалъ на спинку кресла хозяина, оттуда къ нему на плечо и, тихонько мурлыча, слдилъ своими блестящими глазами за мрными движеніями неутомимаго пера. Только когда ужъ мурлыканіе становилось черезчуръ громкимъ, отецъ вставалъ, отпиралъ дверь и вжливо просилъ Ваську объ выход…

Посл обда мы обыкновенно проводили около часу въ большой, длинной гостиной. Отецъ полулежалъ на своей любимой кушетк, мы вс размщались кругомъ него и принимались за всякія лакомства, до которыхъ, особенно благодаря родительскому примру, были большими охотниками. Васька непремнно находился тутъ же. Если на него не обращали особеннаго вниманія, онъ легкимъ, неслышнымъ прыжкомъ вскакивалъ на столикъ или кому-нибудь на колни и всегда кончалъ тмъ, что длался центромъ всхъ, взглядовъ. Тогда онъ принимался за самыя уморительныя гримасы, — звалъ, дергалъ хвостомъ, поводилъ ушами и усами, умывался лапкой и вдругъ, изогнувшись въ дугу, отскакивалъ въ сторону и начиналъ, какъ сумасшедшій, метаться но комнатамъ.

Кто-нибудь изъ насъ кидался за нимъ. Онъ не давался, кувыркался, прятался, потомъ подкрадывался самымъ ехиднымъ образомъ, осторожно передвигая лапки, почти совсмъ ползкомъ… Потомъ вдругъ опять — спина дугою, прыжокъ въ залу, поскальзывается на паркет, перекувыркивается, и — исчезаетъ.

А черезъ минуту смотришь, — онъ уже совсмъ съ другой стороны снова тянется, крадется… глаза горятъ, какъ уголья… хвостъ отбиваетъ тактъ вправо и влво…

Васька отличался живымъ и веселымъ нравомъ; но у него задавались меланхолическіе часы. Нердко я замчалъ, какъ онъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего, совсмъ утихалъ и начиналъ уныло бродить по комнатамъ, время отъ времени жалобно мяуча. Позовешь его, — онъ подойдетъ, взглянетъ безучастно, дернетъ хвостомъ, — и опять пошелъ бродить, и то тамъ, то здсь раздается его заунывное мяуканіе.

Подумаешь, что онъ голоденъ, дашь ему молока на блюдечк,- онъ понюхаетъ, лизнетъ — и отойдетъ въ сторону. А черезъ нсколько часовъ, смотришь, — онъ принимается ловить свой собственный хвостъ, уши на сторож, во всхъ движеніяхъ задоръ и веселье…

Нельзя сказать, чтобы у Васьки были только одн хорошія качества. Напротивъ, отъ природы онъ получилъ немало самыхъ предосудительныхъ инстинктовъ. Онъ не разъ попадался въ воровств. Я помню, — онъ какъ-то стянулъ въ кухн со стола на полъ цлую рыбу, приготовленную къ обду, и когда на это обратили вниманіе, то уже половины рыбы какъ не бывало.

Ваську отодрали за уши, но это ничему не помогло: черезъ нсколько дней онъ незамтно забрался на чайный столъ и вылакалъ весь молочникъ со сливками, а завидя входящаго лакея, мигомъ слетлъ со стола, прошмыгнулъ мимо него и потомъ цлый день гд-то скрывался.