Шрифт:
I
Матвевъ сидлъ въ своемъ кабинет у бюро и спшно дописывалъ отвтъ на дловое письмо, полученное имъ съ вечера. Небольшіе часы изъ темнаго мрамора, поставленные на камин между двухъ старыхъ вазъ, пробили девять. Изъ окна на бюро падалъ свтъ блднаго зимняго утра и какъ бы лниво расплывался по всей комнат. Эта комната, съ темно-срыми обоями, съ мебелью, обитой полосатымъ, нсколько выцвтшимъ репсомъ, съ потертымъ ковромъ и двумя книжными шкапами, гд книгъ было слишкомъ много, такъ что он едва помщались, — производила довольно непріютное впечатлніе.
Видно
Самъ Матвевъ какъ нельзя больше подходилъ къ общему тону этого кабинета. Вся его фигура тоже говорила, что онъ не заботится о своей вншности, не замчаетъ ее. Его длинный, разстегнутый сюртукъ, вышедшій изъ моды фасонъ воротничка, наскоро повязанный галстухъ, — сразу показывали, что ему некогда или нтъ охоты подумать о туалет. Небрежность была замтна и въ давно неподстриженныхъ волосахъ, неровныя пряди которыхъ ложились на воротникъ сюртука, и въ черезчуръ длинной, негустой бород.
Однако, при всей этой небрежности и даже почти опущенности, Матвевъ все же производилъ впечатлніе настоящаго «барина». Ему было за сорокъ лтъ, но онъ казался, несмотря на какъ бы утомленный видъ его лица, а, быть можетъ, и благодаря именно этому виду, — моложе своего возраста.
Матвевъ дописалъ письмо, заклеилъ конвертъ, взглянулъ на часы и потянулся въ кресл. Потомъ его взглядъ остановился на косомъ кожаномъ футлярчик, лежавшемъ за большой мраморной чернильницей. Онъ приподнялся съ кресла, подвинулъ кт себ футляръ, открылъ его и нсколько секундъ съ видимымъ удовольствіемъ разглядывалъ сверкавшій на темно-синемъ бархат широкій браслетъ, украшенный крупными, чистйшей воды брилліантами. Потомъ онъ снова заперъ футляръ и прикрылъ его бумагами.
Теперь на лиц его выражалось нетерпніе. Онъ сидлъ, постукивая пальцами о ручку кресла. Онъ ждалъ и прислушивался.
И вотъ онъ разслышалъ легкіе шаги. Дверь отворилась. Передъ нимъ была стройная двушка, вся еще розовая и свжая отъ умыванья, еще пахнувшая душистымъ мыломъ; но уже совсмъ и по-праздничному одтая въ новомъ, съ иголочки, плать свтлаго, неопредленнаго цвта, въ складочкахъ, кружевцахъ и ленточкахъ. У него при ея вход явилось такое ощущеніе, какъ будто вся комната сразу освтилась.
— Ты готовъ?! и я тоже готова… и кофе готовъ! — проговорила двушка звонкимъ голосомъ.
Онъ привлекъ ее къ себ, и она, забывъ о томъ, что можетъ смять новенькое платье, почти упала къ нему на колни. Она порывисто и крпко обвила его шею руками и прижалась къ его щек головою.
II
— За что же ты меня душишь!.. Ну, покажись… дай, я тебя поцлую… честь имю поздравить новорожденную!.. Маша, да что жъ это, наконецъ, такое?!
Но она ничего не слушала. Она все крпче сжимала его шею руками, все крпче къ нему прижималась. Наконецъ, она почувствовала, что ему, дйствительно, больно и почти нечмъ дышать. Тогда она быстро разжала руки, повернула голову и стала его цловать въ лобъ, въ глаза, въ щеки, громкими и частыми, совсмъ дтскими поцлуями.
И въ то же время, какъ бы по какому-то чутью, одинъ круглый, темно-срый глазокъ ея, опушенный длинными рсницами, такъ таки прямо и остановился на футляр, полуприкрытомъ бумагами. Матвевъ сейчасъ же замтилъ это.
— Ахъ ты, лиса! — воскликнулъ онъ веселымъ, совсмъ молодымъ голосомъ:- ужъ почуяла… ну, бери, бери.
Маша не заставила ждать: она вспрыгнула и, во мгновеніе ока, не только футляръ былъ у нея въ рукахъ, но и браслетъ оказался надтымъ на ея тонкую, розовую руку.
— Папочка, папочка! — почти вздыхала она отъ восторга, разглядывая браслетъ:- папочка!.. я знала, что ты подаришь мн что-нибудь такое… я знала, что ты былъ у Фаберже… но это… нтъ, это такая прелесть!.. А брилліанты! Господи, я никогда такихъ и не видывала!.. Папочка! это даже слишкомъ… слишкомъ хорошо… право!..
Она опять повисла у него на ше.
Но ей надо было еще хорошенько полюбоваться чудеснымъ подаркомъ. Она оставила отца, подошла къ окну, подняла руку и, склонивъ голову, полуоткрывъ сочныя губки и немножко прищуря глаза, глядла, какъ переливаются огни брилліантовъ.
Матвевъ не спускалъ съ нея глазъ. Потомъ онъ мгновенно поблднлъ и перевелъ взглядъ на большой портретъ надъ бюро. Он, дйствительно, въ эту минуту были очень похожи другъ на друга… Онъ поблднлъ еще больше и закрылъ лицо руками.
Маша кинулась къ нему.
— Папочка… милый… что съ тобой?!
Она силою развела его руки и увидла, что все лицо его въ слезахъ, что слезы, одна за другою, такъ и катятся по щекамъ и бород. Маша совсмъ растерялась; она тоже поблднла, опустилась передъ нимъ на колни, не зная, что сказать, что сдлать. Она никогда не видала отца такимъ, и даже ей въ голову не приходило, что онъ можетъ плакать.
— Теб… теб сегодня восемнадцать лтъ… и ей тогда было восемнадцать, — едва слышно прошепталъ онъ. — Двочка моя… жизнь моя!
Онъ порывисто, почти безумно охватилъ руками Машину голову и зарыдалъ.
Маша совсмъ замерла, даже дышать боялась, и тоже плакала.
Но онъ быстро очнулся, самъ всталъ и поднялъ Машу.
— Нтъ… прошло… зачмъ!.. — растерянно и бодрясь проговорилъ онъ. — Пойдемъ пить кофе…
Онъ слабо улыбнулся, тряхнулъ головою и вышелъ изъ кабинета. Маша робко и смущенно пошла за нимъ, украдкой вынимая платокъ и стараясь незамтно вытереть свои слезы.
III
Они прошли довольно большую залу съ роялемъ, высокими цльными зеркалами и легкой мебелью, крытый малиновымъ штофомъ; потомъ маленькую гостиную, нарядную, и кокетливую, больше похожую на будуаръ, чмъ на гостиную. Французскій коверъ нжнаго рисунка во всю комнату, низенькая мягкая мебель, всевозможнаго рода хитро расшитыя подушечки и пуфы, душистые гіацинты въ жардиньеркахъ, всюду красивыя бездлушки. Видно было, что въ этомъ уголк не то, что въ кабинет, что здсь о красот и удобств очень заботятся, что здсь распоряжается балованная хозяйка.