Вопрос
Шрифт:
Наконецъ, изъ-подъ привычныхъ пальцевъ тапера вырвались первые темпы вальса, и пары закружились. Матвевъ, пробиравшійся въ гостиную, остановился и глядлъ. Ему пахнули въ лицо легкія женскія платья, мелькнули эполеты гвардейцевъ, разввавшіяся коротенькія фалды черныхъ фраковъ. Въ немъ самомъ гд-то глубоко откликнулись, но сейчасъ-же и замерли, старыя воспоминанія. Онъ забылъ все и видлъ только Машу, и слдилъ, какъ она, склонясь къ своему кавалеру, зарумянившаяся и съ застывшей улыбкой, носится и кружится, едва касаясь паркета маленькими блдно-розовыми башмачками.
Теперь она рядомъ съ нимъ,
— Миша… Михаилъ Степановичъ!
Офицеръ остановился.
— Съ кмъ танцуете первую кадриль? — ласково и дружески опросилъ Матвевъ, дотрогиваясь рукой до серебрянаго аксельбанта молодого человка.
— Съ Марьей Александровной.
Все лицо офицера такъ и сіяло.
— Ну и отлично, танцуйте.
Матвевъ самъ не зналъ, зачмъ остановилъ Михаила Степановича. Ему просто захотлось почувствовать на себ его улыбающійся взглядъ, дотронуться до него и этимъ выразить свою особенно какъ-то сильную въ этотъ вечеръ къ нему симпатію. «Славный малый, быстро думалъ онъ, глядя на удалявшуюся, фигуру офицера. — Изъ него прокъ будетъ… и сколько въ немъ жизни!»…
Онъ зналъ Мишу Бирюлева еще мальчикомъ-кадетомъ, зналъ его отца и мать. Отецъ его занимаетъ видный военный постъ на юг Россіи. Миша только-что окончилъ въ первомъ десятк курсъ академіи генеральнаго штаба, передъ нимъ открывается прекрасная дорога. Онъ уменъ, уметъ работать. Въ послднее время Миша Бирюлевъ все чаще и чаще бывалъ у Матвевыхъ: Александръ Сергевичъ иногда часа по три съ нимъ бесдовалъ — и это ему доставляло удовольствіе.
VII
Вечеръ шелъ своей чередой и оказывался очень оживленнымъ. Старики и старушки въ кабинет доигрывали партіи и волновались. Въ гостиной велась оживленная бесда, такъ что и зеленый столикъ опустлъ и скрылся. Офицеры уже нсколько подогртые въ буфет, добросовстно исполняли свою обязанность, неутомимо работали ногами и ухаживали за дамами. Маленькій уланъ, весь увшанный орденами котильона, съ мокрымъ краснымъ лицомъ, превосходилъ самъ себя, придумывая самыя мудреныя фигуры. Никакой «бды» даже и не предвидлось, и Настасья Петровна, хоть и неуспокоенная, ужъ начинала придумывать иное объясненіе «пиковому интересу». Матвевъ видлъ, что Маша весела и довольна. Рядомъ съ нею, почти все время, Бирюлевъ. Только за ужиномъ въ ней можно было замтить что-то странное, какъ-будто и особенное волненіе, и разсянность.
Вотъ и гости разъзжаются, вотъ уже Александръ Сергевичъ простился съ послдними. Онъ стоитъ теперь въ кабинет и ждетъ: сейчасъ вбжитъ Маша, чтобы съ нимъ проститься. Но Маши нтъ. Въ зал раздается бряцаніе шпоръ, и передъ нимъ Миша Бирюлевъ. Матвевъ нсколько изумленно взглянулъ на него; такое странное и смущенное лицо было у молодого человка.
— Александръ Сергевичъ, извините меня, — нетвердымъ голосомъ произнесъ офицеръ:- я самъ понимаю… теперь не время,
— Что такое, что случилось?! — почти испуганно спросилъ Матвевъ, взявъ его за руку.
— Александръ Сергевичъ, я… прошу васъ… я прошу… вы давно должны были видть, что я люблю ее…
— Что!? Кого!? — почти беззвучно прошепталъ Матвевъ.
— Я прошу руку Марьи Александровны. Она согласна, если вы не откажете, — произнесъ, пересиливая свое волненіе, молодой человкъ и поднялъ ярко-голубые глаза на Матвева.
Но тотъ стоялъ съ блднымъ и растеряннымъ лицомъ. У двери, робко и смущенно, показалась Маша. Матвевъ кинулся къ ней, схватилъ ея руки и такъ и впился ей въ глаза помутившимся взглядомъ.
— Ты… хочешь за него замужъ?! Ты его любишь?! — едва разслышала, едва поняла Маша странный, сдавленный шопотъ отца.
Она ничего не отвтила, но взглядъ ея сказалъ ему, что вс эти вопросы излишни.
Да, она хочетъ за него замужъ, да, она его любитъ.
Руки Матвева опустились, онъ отступилъ назадъ, съ ужасомъ взглянулъ на офицера, потомъ на дочь и, собравъ силы, не своимъ голосомъ выговорилъ:
— Я очень усталъ… я не могу сегодня, до завтра…
Почти шатаясь, онъ вышелъ изъ кабинета и заперъ за собою дверь въ спальню.
Маша и Бирюлевъ съ недоумніемъ и страхомъ глядли други на друга.
— Что это значитъ? — тихо произнесъ Бирюлевъ.
— Я ничего не понимаю, — еще тише отозвалась Маша. — Узжайте скоре! А завтра, если утромъ не получите отъ меня записки, прізжайте…
Онъ наклонился, порывисто поцловалъ протянутую ему ея руку и спшно вышелъ изъ кабинета.
Она подошла къ двери въ спальню, хотла отворить ее, не дверь оказалась запертой на ключъ.
VIII
Матвевъ не слыхалъ, какъ нсколько разъ повертывалась дверная ручка, не слыхалъ потомъ, у самой двери, шороха к легкаго покашливанья Маши. Наконецъ, она не выдержала.
— Папа, милый, пусти меня, отвори дверь, вдь, ты даже не простился со мною…
Но онъ не слышалъ, совсмъ не слышалъ ея голоса. Она не посмла настаивать, не понимая, почему такъ разсердила его. Она была такъ счастлива и не могла никакъ себ представить, что это ея счастье можетъ быть нарушено, да еще кмъ-же — отцомъ! Ничего, какъ есть ничего она не понимала и пошла къ Настась Петровн, чтобы разсказать ей все и просить у нея объясненія и совта.
А Матвевъ сидлъ неподвижно въ кресл у своей кровати. На туалетномъ стол горла свча и слабо озаряла его спальню. И какъ-то особенно тихо было въ этой одинокой спальн, гд прожилъ онъ много лтъ и гд за все это время ничего не было измнено, не тронуто.
Эта спальня производила странное, двойственное впечатлніе. Ее можно было принять и за обыкновенную общую спальню мужа и жены, дружно и нжно жившихъ между собою. Широкая двухспальная кровать, шкапъ-трюмо, дамская этажерка, въ углу кіотъ съ образами — и зажженная лампадка слабо озаряетъ, между образами, дв внчальныя свчи, перевитыя лентами, и знокъ изъ флеръ-д'оранжей. Но въ то-же время въ этой комнат чувствовалась одинокая мужская жизнь, даже почти атмосфера какъ-бы кельи.