Вопрос

Соловьев Всеволод Сергеевич

— Прощенья просимъ, батюшка баринъ… за хлбъ, за соль… пошли вамъ Царица небесная здоровья, Машеньку, чтобъ ростить да на нее радоваться, на золото наше ненаглядное…

Матвевъ не зналъ, какъ и одарить кормилицу. Она и любила-то барина да Машеньку за то, что каждый разъ получала то на поправку избенки, то на покупку коровки, но все-же любила. И Матвевъ бывалъ всегда растроганъ, видя, какъ при прощаньи съ Машей, она всегда утираетъ рукавомъ слезы.

Старая няня заболла, ее свезли въ больницу, и она тамъ умерла. Теперь въ дом хозяйничала и всмъ управляла Настасья Петровна, старая двица, какая-то очень дальняя родственница покойной Маши, а къ пятилтней

уже двочк была приставлена для французскаго языка молодая швейцарка, Жюли.

Эта Жюли была здоровая, веселая и краснощекая двушка, съ карими глазками и умильнымъ ротикомъ, слагавшимся въ сердечко. Какъ разъ передъ тмъ, какъ она явилась «на пробу», докторъ, постоянно слдившій за здоровьемъ Маши, доказывала Матвеву, что при ребенк непремнно должно быть здоровое и молодое существо. Этотъ докторъ, изъ молодыхъ, «слдилъ за наукой», имлъ свои теоріи, каждый годъ здилъ за-границу и даже участвовалъ во французскихъ и нмецкихъ медицинскихъ изданіяхъ. Онъ уврялъ, что дти необыкновенно воспріимчивы и что атмосфера пожилого, а ужъ тмъ боле нездороваго человка очень вредно на нихъ дйствуетъ. Онъ привелъ множество примровъ, подтверждающихъ его мнніе, и закончилъ такъ:

— Да, не можетъ быть никакого сомннія въ томъ, что, при постоянномъ, непосредственномъ общеніи между людьми происходитъ невидимый, но существенный обмнъ: старый, истощенный организмъ поглощаетъ силу молодого, здороваго организма и, кром того, передастъ ему свои немощи. Недаромъ, когда царь Давидъ впалъ въ старость и одряхллъ, рядомъ съ нимъ клали молодыхъ и здоровыхъ двушекъ, эманаціи которыхъ придавали старцу силу и поддерживали жизнь его…

Этотъ примръ царя Давида окончательно убдилъ Матвева и, когда онъ увидлъ дышавшую здоровьемъ Жюли, съ ея розовыми щеками и умильнымъ ротикомъ, изъ котораго выглядывали повременамъ блые крпкіе зубы, онъ сразу ршилъ, что она должна остаться, что ея «атмосфера» не только не повредитъ Маш, но, наврное, будетъ для нея здоровой.

Настасья Петровна хотла-было что-то возразить противъ этого ршенія; но только смутилась и ничего не сказала.

Жюли оказалась не двушка, а золото. Она внесла въ домъ веселье, псни, забавы. Маша такъ къ ней и прильнула, и не прошло мсяца, какъ ужъ очень мило начинала болтать по-французски.

Жюли была уроженка кантона Во, двицы котораго извстны во всей Швейцаріи нжностью и слабостью своего сердца. Он всегда влюблены — иначе быть не могутъ. Почувствовавъ влюбленность, он не разсуждаютъ и отдаются непреодолимому влеченію сердца въ полной увренности, что борьба безполезна. Съ первыхъ же дней своего пребыванія въ дом, Жюли влюбилась въ красиваго молодого «monsieur», а интимность, неизбжно устанавливавшаяся между нимъ и всми, кто былъ близокъ къ Маш, только усиливала эту влюбленность.

Если-бы Матвевъ не былъ исключительно поглощенъ своей двочкой, онъ давно замтилъ-бы, что Жюли сама не своя, когда онъ рядомъ съ нею и къ ней обращается, что вся она такъ и загорается румянцемъ отъ каждаго его слова и что когда она произноситъ: «monsieur», голосъ ея особенно нженъ, глазки опущены, а ротикъ совсмъ превращается въ сердечко.

«Ну, такъ я и знала… скверная двчонка ужъ начинаетъ!» — повторяла себ въ глубокомъ негодованіи Настасья Петровна; но тутъ-же приходила къ ршенію, что длать нечего, что «мужчины вс такіе» и что ей остается одно — закрывать на все глаза и ничего не видть. Однако, она глазъ не закрывала и жадно слдила за «Жюлькой».

XV

А Матвевъ долго ничего не замчалъ. Со времени кончины жены и

начавшей наполнять всю его жизнь любви къ ребенку, онъ совсмъ не думалъ о женщинахъ, не вслдствіе какихъ-либо разсужденій, а просто потому, что эта мысль не приходила ему въ голову. Онъ страстно любилъ только одну женщину, и эта женщина была отнята у него въ самый разгаръ его страсти. Поэтому, въ его воспоминаніи и представленіи, любимая женщина являлась святыней. Не будь маленькой Маши, онъ, вроятно, сталъ-бы искать новую святыню и тосковать по ней. Но при Маш некогда было ему искать, некогда было тосковать вся жизнь была наполнена.

Однако, онъ былъ молодъ и жилъ такъ только потому, что не было при его образ жизни, соблазновъ. Теперь-же «атмосфера» Жюли непремнно должна была на него подйствовать. Онъ вдругъ сталъ замчать эту красивую двушку и уже становился, хоть и не отдавалъ себ въ томъ отчета, неравнодушнымъ при ея близости.

Одинъ разъ посл обда, когда уже зажгли лампы, Жюли сидла съ Машей въ гостиной у стола, показывала ей картинки и объясняла ихъ. Маша внимательно, раскрывъ ротикъ, слушала и только время отъ врбмени спрашивала:

— Pourquoi est-elle m`ech^anto, cette vieille dame?.. А отчего она злая?.. А зачмъ она пришла въ большой домъ?.. А зачмъ въ дом была маленькая комната? а почему мальчикъ былъ бдный?..

Матвевъ вошелъ въ гостиную и, какъ всегда, не могъ не подойти къ Маш. Онъ поцловалъ ея русую головку, придвинулъ стулъ и слъ рядомъ съ нею. Жюли подняла-было на него глаза, но сейчасъ-же и опустила ихъ. Она вся замерла и потеряла способность отвчать на Машины «зачмъ» и «почему».

У Матвева стучало сердце, и начинала кружиться голова. Онъ ужъ не видлъ Машу, видлъ только опущенные глаза Жюли, ея круглую пылавшую щеку, ея неровно дышавшую грудь. Онъ слдилъ, какъ отъ этого неровнаго дыханія едва замтно шевелится, чуть-чуть приподымаясь надъ линіей корсета, коричневая шерстяная ткань платья Жюли. И это скромное, поношенное платьице вдругъ стало ему необыкновенно мило. Отъ прежней Жюли, простой вульгарной двушки — ничего не осталось. Все въ ней и на ней сдлалось прелестнымъ, соблазнительнымъ, манящимъ. И онъ зналъ, зналъ наврно, что одно его движеніе, одинъ взглядъ — и все это будетъ принадлежать ему.

Крупная блая рука Жюли съ маленькимъ бирюзовымъ колечкомъ на пальц замерла на спинк кресла, гд сидла Маша. Матвевъ, уже не владя собою, приподнялся и впился взглядомъ въ эту руку. Но вдругъ онъ охватилъ руками голову своей двочки, крпко поцловалъ ее и, не взглянувъ на Жюли, вышелъ изъ гостиной.

На слдующее утро — онъ сказалъ Настась Петровн:

— Знаете, что мн пришло въ голову… Я очень не хорошо поступилъ, взявъ къ Маш такую молодую и красивую бонну… Я вовсе не хочу, чтобы про меня ходили сплетни. Надо, чтобы она нашла себ другое мсто… только безъ всякихъ непріятностей и чтобы она не обидлась.

Настасья Петровна какъ-то подозрительно на него взглянула.

— Конечно, вы правы, Александръ Сергевичъ, — сказала она: — я все это потихоньку устрою, а для Машеньки поищу бонну постарше, лтъ подъ тридцать… Красота въ нихъ — вещь лишняя…

Дней черезъ десять Жюли, вся въ слезахъ, огорченная и обиженная, ничего не понимая и клянясь въ вчной ненависти къ Настась Петровн, ухала изъ дома. Матвевъ былъ на служб, и она не могла съ нимъ проститься.

Однако, Настасья Петровна все какъ-то странно поглядывала — она подозрвала Александра Сергевича въ большой неискренности и успокоилась только, узнавъ наврно, что Жюли получила мсто въ деревню и ухала изъ Петербурга.