Васька
Шрифт:
Николай Николаевич залился смехом. О покойной супруге вдовец скорбел, как видно, только на службе. Перехватив недоуменный взгляд Мити, инженер заговорил скорбно:
– Любила покойница матушку Москву, любила. В Столешниках церковь ломали – плакала, молилась… Христа Спасителя ломали, тоже плакала. Уверяла, что над собором кружится белый голубь. Его гонят, стреляют, а он кружит… Вот какая ерунда творится на семнадцатом году революции. Ну-с, к вашим услугам.
Митя показал глазами на даму.
– Ах, вот что! У нас секреты! Любопытственно!
Он отвел гостью в угол. Они долго перешептывались и препирались. Наконец она собрала в кошелку пустые бутылки, пнула шпица и пошла.
– «Жигулевского»! – напутствовал ее Николай Николаевич.
Чтобы не тянуть канители, Митя без предисловий подал инженеру письмо, адресованное
–От Енисея, – проговорил он, пораженный. – От Енисея до Москвы, а? Без денег и без документов? Вот уж действительно – русский народ способен преодолевать все и всяческие трудности. Послушай, а ты тут… Э-э-э… ничего не прикрасил, молодой человек?
– Я помнил, кому писал, – возразил Митя строго.
– Пардон… Невероятный случай. Тайны Лейхтвейса! А Чугуева действительно работница экстра-класса… Вспоминаю, она траншею копала. Я встал, балда балдой, и глаз не могу оторвать. Этакая массивная девица, руки – как ноги, перси – во! А лопату возьмет – глазам не веришь. Влюбиться можно! Лебедушка! Балерина Уланова! А Осип какой подлец! Мерзавец! Откровенный мерзавец! Ловко ты его! Отлично!
Николай Николаевич сложил бумагу и, как папироску, двумя пальцами протянул Мите.
– Надо добиться, чтобы ее простили, – сказал Митя.
– Если бы это удалось! О если бы это тебе удалось!
– Надо добиваться, – повторил Митя, упорно не замечая бумаги. – Одного моего заявления недостаточно. Мало ли чего могут подумать. Надо, чтобы меня поддержали.
– Ты прав, – Николай Николаевич положил бумагу на секретер поближе к Мите. – Мало ли чего могут подумать… Кого бы тебе присоветовать…
– Неужели некого?
– Как же, людей много… Надо подумать… Кстати, слово «незаменимая» – одно, а не два. «Не» надо писать вместе. Приставка «не»…
– Хорошо бы кого-нибудь из руководства нашей шахты, – грубо перебил Митя. – Я думал. Шахтком – молчун вечный, начальник – новый кадр.
– Новый кадр, новый кадр. Это ты верно. А что если толкнуться к этому, как его… к бывшему… К Лободе если, а? Кавалер орденов все-таки.
– Был. Лобода не желает. На весь свет обиделся.
– Так я и думал. Главой скорбен Лобода. Ныне и присно… Мы с ним вместе любовались, когда она траншею-то копала. Он ее и назвал Лебедушкой…
– Что Лобода! Тут нужно авторитетную кандидатуру. – Митя посмотрел на Николая Николаевича и усмехнулся. – Инженера бы хорошо.
– Где сейчас найдешь авторитетного инженера? – вздохнул Николай Николаевич.
– Инженера-производственника, – нахально гнул свое Митя. – Который понимает, что Чугуева незаменима– Не подскажете?
– Кстати, не забудь, исправь слово «незаменимая».
– С вашей бы шахты инженера. – Митя уже понимал, что Николай Николаевич не поможет, и смотрел на него откровенно издевательски. – К которому Васька стирать ходит и полы мыть в местах общего пользования…
– Веди себя, мой друг, вежливей. Ты не в шахте. Желаешь, чтобы твою петицию поддержал я, так и скажи.
– Я так и говорю. Я одного товарища заверил, что вы подписали.
– Напрасно. Еще раз садиться в лужу? Не собираюсь! Почему ты сам, за своей подписью не посылаешь?
– Сравнили… То я, а то инженер Бибиков.
– А инженер Бибиков не уверен, что за Чугуеву надо заступаться.
– Не уверены?! – Митя вскочил со стула. – Девчонка десяток профессий освоила, за бригадира стоит, а вы не уверены?
– Не уверен. У меня нет достаточной уверенности в том, что твоя петиция отвечает высшим законам исторической необходимости… И кроме всего прочего. – Николай Николаевич вздохнул. – Я. понимаешь, в жесточайшем цейтноте. Вот, полюбуйся, – он кивнул на подоконник. Там громоздились восемь пухлых папок, набитых бумагами. – Воспоминания строителей. Пока что – совершенно секретно… Тебе известно указание начальства – создать летопись Метростроя?
– Как же! Тут и мои воспоминания есть, – Митя ухмыльнулся. – Даже не одно, а два.
– Почему два?
– Одно написал от себя, другое – за Ваську.
– Прекрасно! Видишь – здесь около сотни рукописей. А мне отпустили семь суток, чтобы в часы, свободные от службы, прочесть все, что здесь накорябано, и выправить техническую терминологию. Работа сложная. Ведь тебе ничего не стоит вместо слова «эскалатор»
– Ничего, Николай Николаевич! Вы не такие трудности перебарывали. Зато получится знаменитая книга. По ней будут изучать потомки, как мы тут вкалывали, как возводили подземные дворцы коммунизма.
– Откровенно говоря, это меня и пугает. Давай посмотрим, что увидят потомки, почитавши ваши мемуары. Я тут кое-что выписал. Ну-с, во-первых, потомки увидят, что подземные дворцы хронически не обеспечивались материалами: «Материала не было. Поехал я с одним парнем в карьер к Москве-реке бут разыскивать. Привезли бут и начали работать. Закрыли каллоту до замка – это верхняя часть свода. Тут надо было заложить самый крепкий камень, а у нас кругом только мягкий известняк. Надо было доставать гранитный камень. Поехали мы опять и около Курской дороги нашли большие камни. Привезли их на шахту, разбили на клинья и сделали замок. Так мы предупредили аварию». Ну хорошо. Предположим, штукатур, который спер гранит, принадлежавший железнодорожникам, имел бы официальный наряд на этот драгоценный камень. Думаешь все? Как бы не так: «На Метрострое недостаточно было иметь наряды на материалы и транспорт. Надо было драться за реализацию этих материалов». Драться! – понимаешь! Пойдем дальше. На строительстве подземных дворцов не было самых элементарных механизмов. «В шахту бетон подавался на носилках – другого способа придумать не могли». Это не я говорю, а написано в мемуаре. «А когда уже можно было подвозить бетон по нижним штольням, неразрешимой осталась проблема доставки в верхние штольни. Каждая шахта придумывала свои способы. На 9-й бетон таскали ведрами через фурнели и лишь потом догадались поставить обыкновенный ворот. На 17-й через блок верхняка перебрасывали веревку, на один конец привязывали ведро с бетоном, а другой – к поясу рабочего. Рабочие – чаще всего это были девушки, – бегали по штольне и таким образом вытаскивали ведро наверх». Еще почитать? Заместитель начальника Метропроекта: «Проектирование арбатского радиуса было начато, – слышишь, не кончено, а начато, – почти одновременно с развертыванием строительства». А что значит отсутствие утвержденного проекта? Это значит, что люди не понимали, что они строили. И тем не менее строили – и строили с энтузиазмом. С небывалой быстротой поставили вестибюль метро на середине Арбатской площади. Решили похвастать Первому Прорабу. Он приехал – и приказал вестибюль сломать, поскольку он мешал автомобильному движению. Проявляя энтузиазм, здание разрушили невиданно быстрыми темпами, начали строить новое – у рынка. Построили больше половины. Приехал Первый Прораб – снова велел переносить. Пока он ездил налаживать колхозы, поставили третий дом. Вернулся Первый Прораб – велел переделывать колонны и прорубать двенадцать дверей вместо четырех. Об этом вспоминает не какой-нибудь злопыхатель, а секретарь парткома шахты 36–37. Вот что значит – строительство без проекта.
– Надо было проектировщиков крепче жучить! – сказал Митя.
– Зачем? Что они – не работали? Вот написано: «На протяжении целых месяцев коллектив Метропроекта нередко работал дни и ночи напролет».
– Работали дни и ночи, а производительность труда равнялась нулю, – комментировал Митя.
– Совершенно верно. Не успевали закончить проект, а он становился негодным. Почему? Потому что наверху каждый день принимали новые решения, отличные от вчерашних. Но это все присказка. Сказка-то впереди. Твои толковые потомки, прочитавши все это, не могут не задаться вопросом: если строительство не обеспечено материалами, если нет механизмов, а следовательно, и механизаторов, если не существует утвержденного проектного задания, то есть никому неизвестно, что, собственно говоря, надо строить, – каким образом определять срок окончания строительства? Высшие силы решили эту задачу гениально: назначили срок по праздничку. Помнишь, как нам в начале года объявили, что метро будет пущено 7 ноября 1934 года. Почему не 1 мая или, например, 8 марта – размышлять негигиенично. Те, кто пробовал рассуждать, после раскаивались: «Откуда Первый Прораб знает, что я говорил о том, что работу на шахте мы закончим к 1 декабря, а не к 7 ноября?» – долго удивлялся начальник шахты товарищ Ермолаев. А тот, кто пытался спорить вслух (вроде, например, директора завода имени Владимира Ильича), – получил встречный вопрос: «Значит, для вас постановление Московского комитета не обязательно? Так и запомним».